большом атриуме собрал всех придворных, а точнее – всех тех, кто входил в высшую императорскую администрацию и дворцовое ведомство, начиная от префекта палатия до последнего референдария. Это были люди, дорожившие близостью к императору, своими местами во власти и предоставляемыми этими местами возможностями и комфортом. Многие из тех, кто собрался в атриуме, относились к самым влиятельным лицам в Римском мире. В их ведении были финансы и торговля, продвижения по службе тысяч людей в военных и гражданских сферах. Их боялись, их стремились подкупить, общением с ними дорожили, перед ними заискивали провинциальные префекты и грозные проконсулы.
Все они отлично понимали, с какой целью они собраны Диоклетианом – если мучения (или так сказать «мучения») императора были известны всей стране, то уж тем более, и во всех подробностях, об этом были осведомлены придворные. Диоклетиан, конечно, знал, сколь много среди его окружения христиан – все они составляли приход того самого столичного храма, который горел на другой стороне дворцовой площади. И император предупредил собравшихся, что то, что изложено в эдикте, будет применено без какого-либо исключения прежде всего к чинам дворцового ведомства. Впрочем, одно исключение было – если они сейчас отрекутся от христианства и вернутся к «старой, доброй римской религии», то им даруется полное прощение, об их бывшем христианстве никто никогда не вспомнит и они останутся на своих должностях и при своих имуществах.
Каково же было удивление Диоклетиана, когда лишь несколько человек из нескольких сотен отреклись от веры. Почти все ответили отказом.
Среди них были и вице-префекты палатия, и магистры разных уровней, и кастрензионы, и кубикулярии, и референдарии. Поразило императора и то, что среди них были и те, кто числился «императорскими вольноотпущенниками». Многие из них успели стать весьма состоятельными людьми и обрасти должностями и полномочиями. В отличие от прочих, которые лишались должностей, титулов, доходов и римского гражданства, вольноотпущенники возвращались в рабское состояние и по большей части отправлялись в каменоломни, где скорая гибель была неизбежна.
Единодушие в верности своей вере среди придворных чинов было первым ударом, поразившим Диоклетиана. Вскоре последуют и иные, которые заставят императора усомниться в верности избранного пути.
4. Наследники Диоклетиана
Августовский эдикт 303 года это, конечно, – рубеж, указывающий на принципиально новую политику императора Диоклетиана. Назвать эту политику «новой» для Римского мира нельзя: империя не раз обрушивала свой гнев и жестокие репрессии на христиан. Однако, вот что следует отметить в эдикте от 23 августа. Его положения лишали христиан правоспособности, обрекали христиан на нищету, однако же Диоклетиан воздержался от смертных казней. Смерть предполагалась лишь в двух случаях: если христианин, находящийся на государственной (цивильной или военной) службе, скроет факт своего вероисповедания или если христианин будет подвержен «религиозному экстремизму», т. е. будет демонстративно заниматься проповедничеством, учительством и открыто (т. е. публично) проводить религиозные обряды.
Надо сказать, Диоклетиан выбрал удачное время для начала гонений. Христианство было разъединено и Церковь как организация переживала кризис, из которого ее выведут Вселенские соборы. Прежде всего, весьма активными оставались монархиане, отстаивавшие единство лица в Боге и противившиеся тринитарности. Сформировались монархиане еще во II веке в группе христианских апологетов, которые пытались, с одной стороны, защитить веру от язычников и, адаптировав, укоренить ее в пространстве Римского мира, в основном в группе переселяющихся в пределы империи варваров; а с другой, адаптировать христианское вероучение в рамках философии к традиционным ценностям Античности, прежде всего в методологии стоической школы. В острой полемике в монархианстве выкристаллизовались два направления: монархиане-динамисты, утверждавшие, что Христос был человеком, в котором действовала особая Божественная сила, и монархиане-модалисты, утверждавшие, что Христос есть воплощение Бога-Отца… В монархианстве III века весьма отчетливо обнаружились зачатки как гностицизма вообще, так и двух опасных ересей, с которыми придется столкнуться уже на Вселенских соборах – монофизитством и монофелитством. Несомненно, монархиане исходили из лучших побуждений, но последствия своих «адаптации» предусмотреть не смогли.
Как реакция на гностицизм, угрожавший христианству обезличенностью и растворением в эллинистической философии, возникла во II веке ересь фригийца Монтана и сопровождавших его женщин-пророчиц Максимиллы и Прискиллы. К числу наиболее значительных монтанистов следует отнести плодовитого писателя и проповедника Фемизона, автора т. наз. «кафолических посланий», в которых он пытался подражать ап. Павлу. М.Э.Поснов писал: «Откровения Бога в Монтане и его спутницах достигло новой, последней ступени своего проявления и действия для того, чтобы ввиду близко предстоящего конца мира подготовить общину через новые откровения и новые требования к делу совершенства и совершения всего». Монтанизм, с характерными для него апокалиптической риторикой и избыточной экспрессией, предельным субъективизмом и ярко выраженным агрессивным социологизмом, жесткой непримиримостью и органической неспособностью к диалогу, оставался весьма распространен в III веке.
Для Диоклетиана крайний ригоризм монтанизма, угрожавший «свертыванию» Церкви в секту, был вполне приемлем, но императора куда более в монтанизме отпугивала социальная ожесточенность. На самом стыке II и III веков монтанизм едва не привел к церковному расколу на Западе, когда после кончины папы Виктора I часть итальянских общин создала как бы «вторую (истинную, конечно!) Римскую церковь» во главе с пресвитером Наталией. Спустя семнадцать лет, опять-таки не без влияния монтанизма, произошла новая попытка раскола, которую инициировал Ипполит, грек по рождению, автор многих трудов по истории и философии, человек страстный, искренний и лично безупречный. Церковь пережила попытки внутренних расколов, но избыть монтанизм не сумела. Впрочем, монтанизм не смог не только сокрушить, но даже и минимализировать гностицизм, который в ереси Маркиона именно в III веке нашел свое мощное выражение.
Выходец из Малой Азии (его отец был епископом Синопа, кстати, отлучившим своего сына от Церкви), Маркион ушел в Рим и основал там в 146 году собственную религиозную организацию – фактически, антитезу Церкви. И эта организация в III веке распространилась от Месопотамии до Бискайского залива, находясь в расцвете. Ересь Маркиона была очень близка также распространившемуся в пределах Римского мира манихейству – обе религиозные системы придерживались жесткого дуализма[14]. Маркион в своих взглядах основываясь на тенденциозном редактировании и анализе Предания, а также ссылался на некие «тайные апостольские послания». Он довел до предела противоречия между Ветхим и Новым Заветами, утверждая наличие Бога зла (т. е. Бога творения, которому и поклонялись иудеи) и Бога добра, который направил Христа в «кажущемся теле», чтобы вырвать людей из объятия тварного мира. Таким образом, мир человеческий становится ареной битвы «доброго» и «злого» начал. Сравним с манихейством: Мани утверждал, что «материальный (тварный) мир» создан Богом тьмы, а «духовный мир» создан Богом света и на Земле идет борьба-противостояние между этими богами. Для Диоклетиана манихеи
