вашей большухи есть. Буквицы на нем, а что писано, никто не разберет. Покажи, – Настя сей миг пожалела, что она не тётка ее суровая: той бы не отказали и мигом подали окаянный лук, а ей – еще бабка надвое сказала.
– Ну есть, – Ольга лениво почесала плечо. – Я большуха. Зачем тебе лук?
– Глянуть и прочесть, – Настя старалась не опускать головы.
– Грамотная?
– Да.
– Вона как… – Ольга снова почесалась. – А и не скажешь. Кудряхи-то потешные и глаза, что у дитяти. Ладно, за погляд денег не берут. Вынесу, коли сам боярин просит.
Пока Ольга ходила в дом, Зинка и Алексей прыснули смешком. Настя старалась по тёткиному указу не ронять боярского сословия, но не выдержала и хохотнула сама. А вот потом стало не до смеха. Лук, что вынесла большая баба, виделся до того огромным, что Настя задохнулась. Такой и не поднять, не то, что тетиву натянуть.
– Ну гляди, чего там? – Ольга поднесла ближе и показала вытесанные руны.
– Лук-то северянский, – Настя разобрала буквицы.
– А то я не знала, – хмыкнула баба. – Читай давай.
Настя разумела написанное.
– Ты не сболтнула ли, что грамоте обучена? Чего глаза-то пучишь, боярышня? – Ольга насупилась и нависла над Настей.
Настасья не знала сей миг, как не уронить боярского сословия, чуть испугалась:
– Тут сказано, что лук дан Харальду Безухому его конунгом. Князем, по-нашему.
– И все? – Ольга скривила губы.
– И вот еще руна обережная, – Настя указала.
– Что мне с того оберега, – вздохнула баба. – Лук, чтоб ворога изводить и всех делов. Ты вот как себя оборонять думаешь?
– Я? – Настасья задумалась. – Бежать, Ольга. Ничего иного я не смогу.
Ольга голову к плечу склонила, оглядела Настасью:
– Бояре все спесивые, а ты нет, не таковская. Лук этот отца моего, Харальда Безухого. И что на нем писано, я знаю с малых лет. Значит, не соврала, что грамоте обучена, – Ольга кинула скупую улыбку. – Бежать хорошо, это ты верно сказала, токмо я тебе получше совет дам. Возьми скалку и лупи ворога почем зря. На тот случай, ежели догонят тебя, боярышня. Иного оружия ты не удержишь в ручонках.
Настасья оглядела свои руки и вздохнула:
– Так не учили меня ратиться. Вышивать могу, буквицы выводить, считать. Шить умею, дом вести – хоть большой, хоть малый… – Настя и не хвасталась, просто обсказывала что и как.
– Оно и видно, – Ольга глядела тепло, по-доброму. – Не горюй, обороним. Ты вон пойди по улице, людишкам поулыбайся. Уж больно ты потешная. Всякому своя доля и свое дело. Мне тетиву натягивать, а тебе народ радовать. Ступай, Настасья, дочь Петра, здрава будь на многие лета, – поклонилась урядно.
– Дай тебе бог, Ольга, дочь Харальда, – кивнула и Настасья. – Благодарствуй на добром слове.
Настя уж повернулась уйти, но большуха удержала:
– Сыщи в себе бо ярое*. За свое хлещись изо всех силенок и никому не дозволяй над собою верх взять. За себя стой и за своих. Здесь инако нельзя. Порубежное. Разумела ли?
Настасья задумалась, а уж потом дала ответ хитрой бабе:
– Благодарствуй за совет. Пойду на торг, скалку прикуплю.
– Вижу, разумела, – хохотнула Ольга. – Ох, занятная ты. Я ажник вздохнула легше, давно так не веселилась. Погоди, – и ушла в дом, правда, вернулась скоро. – Держи скалку-то, аккурат по твоей руке.
Настя взяла подношение, не сдержалась и прыснула смешком, за ней и Зинка с Алексеем. Однако все заглушил раскатистый и громкий хохот Шаловской большухи.
Прощались долго да шутейно. Ольга зазывала Настасью в гости, обучать ратному делу, а та отшучивалась, говорила, что пока к скалке не привыкнет, не пойдет.
За ворота вышли довольные: Зинка несла скалку и посмеивалась, а Алексей все норовил ближе к Насте подступить. Сама же боярышня парня не гнала, уж очень отрадно смотрел, тревожил горячим взором девичье сердечко.
На торгу пробыли недолго, но и там не обошлось без потехи. У лотка со связками скобленой берёсты Настасья задержалась. Все оглядывала товар, приценивалась. А как иначе? За поясом две тощие серебрушки, вот и все богатство.
– Бери, красавица, сам скоблил, – мужик в шитом зипуне нахваливал свой товарец. – Вот связка, отдам за деньгу.
– Деньгу? – Настя замялась. – Дорого.
– Как дорого-то? – мужичонка аж задохнулся, шапку с головы смахнул. – Дешевле не сыщешь! Сама гляди, и так гнется, и так. И не трескается, и не ломается. Самолучший товар!
– Загнул цену, – встряла Зинка. – Кому тут берёсты твои надобны? Сколь уж их торгуешь, а все не продашь. Полденьги.
– Люди добрые, да вы гляньте! – завыл мужик. – Напраслину возводит! У меня той берёсты сам Норов покупает!
– Болтун, – подошел Алексей с большим пряником в руке. – Боярин у тебя сроду ничего не брал. Ему и пергамен*, и берёсты возят с княжьего городища. Его писарь иного не признает и к тебе, болячка, близко не подходит. Полденьги.
– Кто тебя за язык-то тянет, – мужик вздохнул и шапку на голову надел. – Давай полденьги, – поглядел на Настю. – И улыбку до горки. Что? Такая милаха явилась, а я тут спозаранку стою, мерзну. Так хоть порадоваться чуток.
Настя покачала головой да и кинула улыбку шутейнику, а тот в ответ.
– Эх ты, – радовался, – как тебя в Порубежное-то занесло? Погостить к кому?
– В дом к боярину Норову, – Алексей взял связку берёст. – С боярышней говоришь, поклонись.
– А и поклонюсь, – согнулся потешно. – Вот тебе еще, – полез под лоток. – Писало прихвати, то мой подарок. Осиновое, новехонькое.
– Дай тебе бог, – Настя протянулся полденьги. – Спасибо, добрый человек.
– Ты б шепнула боярину, что тут товар лучше, чем в княжьем городище. Я б еще добрее стал, – хитро подмигивал.
– Отлезь, – Алексей хохотнул. – Тебе палец дай, всю руку оттяпаешь.
Дальше уж по торгу шли молча, а как иначе, если пригожий вой пряником угостил? Жевали все трое, улыбались и щурились на серое чуть просветлевшее небо.
Вошли на подворье боярское и обомлели: беготня и суета! Тётка Ульяна, стоя на крыльце, указывала кому и
