солидарен со своим предшественником – жирафом.
Сегодня вечером мне и самой непросто найти слова для раскрытия темы, заявленной в названии: «Как пишет писатель». Начнём с того, что никакого «вообще» писателя не существует. Если это пока вам не известно, то станет вполне ясно к финалу лекции. Предвижу даже, это и есть то единственное, что станет вам предельно ясно.
Проявление любопытства к писателям и тому, как они творят, нередко имеет место, но прежде чем рассказывать о себе, писателю следует очистить сюжет от кривотолков и глупостей, перед тем, как просто подступиться к этой теме, уяснив для себя, о чём он хочет говорить. Само собой, я не так наивна, какой кажусь.
Мне доподлинно известно, что среди уймы (предполагаю) тех, кому интересно писать прозу, качеством своего продукта озабочены как раз весьма немногие. Большинство мечтает опубликоваться и, если получится, сорвать куш. Их заботит статус писателя, но не процесс сочинения. Им интересно видеть свои имена в заголовке какого‐то печатного текста, не важно, о чём он будет. Им, видимо, кажется, что успеха можно добиться, изучая некоторые приёмы, рынок литературного сбыта и тематику, пользующуюся спросом на данный момент.
Если вас тоже интересуют только такие вещи, толку от встречи со мной будет мало. На мой взгляд, внешнюю манеру писателю должны диктовать здравый смысл (или его отсутствие), а также личные обстоятельства, как и тот факт, что одно с другим совпадает не так часто. Тому, кто пишет вдумчиво, важна не внешняя манера, а то, что Жак Маритен именует «габитусом искусства», поясняя, что под «габитусом» он подразумевает некое качество разума или разумную добродетель [42]. Учёный обладает «габитусом науки», художник – «габитусом искусства».
Здесь мне лучше остановиться и пояснить, что я считаю «изобразительным мастерством». Само слово – «мастерство» – отпугивает людей претенциозным звучанием. Но для меня такая «искусность» – всего лишь умение написать что‐нибудь самоценное и самодостаточное. Фундаментом мастерства, и по сути, и по образу, служит правда. Тот, кто стремится к мастерству в своём творчестве, стремится к правде, добываемой силой воображения, не больше и не меньше. Фома Аквинский полагал прекрасное разновидностью добра [43]. Вот главное, о чём я в паре слов выскажусь на тему беллетристики.
Скоро вы увидите, что при таком подходе отпадают многие спорные темы. В том числе и вопрос о мотивах автора, кроме тех, которым нашлось место в его книге. Проблема читателя как рыночного субъекта снимается так же. А вместе с нею и досадный спор, разгорающийся между теми, кто пишет ради самовыражения, и теми, для кого это способ в меру сил пополнить свои сбережения.
В этой связи всегда вспоминаю Генри Джеймса. Никто из писателей не был столь сребролюбив, оставаясь при этом в высшей степени добросовестным художником. Наверное, бывают такие времена, как наше, когда писать посредственно гораздо выгодней, чем писать как следует. Бывают случаи, когда ты можешь прилично зарабатывать, если просто освоишь искусство халтурить. Да, это так. Но неправда, что, если ты пишешь как следует, тебя не будут печатать совсем. Хотя верно и то, что если хочешь и писать шикарно и по жизни шиковать, лучше дождаться наследства, выйти замуж за биржевика, либо взять в жены богатую машинистку. В любом случае, пишешь ли ты ради денег, или просто, чтобы душу излить, потому что «право имеешь», или чтобы «позлить свою бабушку» (это пускай выясняет психиатр), но отправной точкой вашей дискуссии всё равно станет то благое, что есть в твоём произведении.
Темой моего выступления будет рассказ, потому что это единственная форма, в которой я что‐нибудь понимаю. А рассказом или историей я считаю любую прозу, независимо от её объёма, будь это целый роман или вещь покороче, в любом случае, это история взаимного влияния специфических событий и персонажей, образующих осмысленное повествование. Как мне кажется, большинство знает, каким будет рассказ, пока не засели за его написание. Набрасываешь мысль, куда вплетается какой‐то очерк, то ли авторская «колонка» о персонаже, то ли басня, или ещё что‐то не пойми что. Заметив же, что из‐под пера выходит совсем не рассказ, все проблемы пытаются решить, овладев «методом рассказа» или «технологией романа». А метод, по мнению многих, нечто незыблемое, которое ты пускаешь в дело на любом исходном сырье. В то время как хороший рассказ произрастает из него естественным путём, не идентичным в каждом отдельном случае.
Кажется, мы начинаем размышлять о более основополагающих аспектах рассказа, и поэтому мне бы хотелось обсудить одну особенность прозы, которая, на мой взгляд, является вполне заметным общим знаменателем рассказов, чем и обусловлен ряд их черт. Читатель прозы будет интересен нам как собственно человек, ведь сама природа беллетристики в огромной мере предопределена состоянием нашего восприятия. Познание мира человеком начинается с ощущений, и прозаик начинает с восприятия мира людьми. Он апеллирует к чувствам, а те, в свою очередь, реагируют только на конкретное, не отвлечённое. Большинству же удобнее изъясняться абстрактно, нежели воссоздавать путём описания некий объект, который они видят в реальности. Однако мир беллетриста столь «материален» и «осязаем», что начинающим сочинителям противно творить его. Их, в первую очередь, волнуют образы и переживания, далёкие от «плотского». Они ведь у нас ловкие реформаторы, одержимые отвлечённым остовом рассказа, «голыми костями». Их заботит не человек, а проблема, не сама ткань бытия, а вопросы на злобу одного дня, «случай», словом всё, в чём есть социологический нерв, вместо житейских подробностей, зримо воплощающих тайну – зачем мы живём на этом свете.
Манихейство отделяет дух от материи. В глазах его адептов всё материальное является злом. Манихеи искали чистого духа и стремились к бесконечности прямиком, минуя материю. Это весьма созвучно духу современности, и тому, кто им заражён, сложно, а то и вовсе невозможно что‐либо описать, так как сочинительство – это, по преимуществу, искусство воплощения.
Одно из самых частых и прискорбных зрелищ являет собой чувствительная и проницательная особа, пробующая создать произведение, опираясь только на эту самую чувствительность и проницательность. Писатель такого типа сыплет сентенциями одна острее и ярче другой, но картина в целом выходит унылой. Работает автор произведения с не ахти каким материалом, это факт. Беллетристу не чуждо ничто человеческое, а мы, человеки, сотворены из праха. Если кто‐то боится запылиться, советуем ему нас не описывать, а подыскать нечто пограндиознее.
И лишь когда сия идея проникнет в мозг и приёмы, ему наконец станет ясно, какой это тяжкий труд, писание прозы. Одна из литературных дам, чьи вещи я обожаю, пишет мне, что благодаря Флоберу узнала
