Ещё не читала, а спрошу, как думаете, мне понравится? На что писатель ответил якобы так: думаю, что да. Прочитать и выбросить.
Книга была нормальная, и даже если та дама осталась недовольна (наверняка), она многим пришлась по душе, и будьте уверены, если в родном городе автора найдётся два‐три порядочных и не ангажированных читателя, насладившихся ею как отменным блюдом, их мнение ему дороже всех критиков из Нью‐Йорка. При всем благоволении тамошних критиков на них нельзя положиться. Младенчески беспомощны они в деле разъяснения южной прозы остальному миру.
На счастье пишущих южан, жители южных штатов всё более активно реагируют на южную прозу. В девятнадцатом веке южные авторы горько сетовали на дефицит интереса к их творчеству у себя дома, а добрую половину века нынешнего они с той же горечью жаловались на качество этого интереса, мол, рядовой южанин даже не знает, как зовут лучших из них. Двадцать лет назад, в период моего студенчества, последним южанином, кого упоминали при мне, был Джоэл Чандлер Харрис [37], а его предшественники, кроме Эдгара По, пользовались широкой известностью лишь в родных краях. Насколько мне было известно, героям Готорна, Мелвилла, Джеймса, Крэйна [38] и Хемингуэя на Юге равным соперником был разве что Братец Кролик. Нигде не пропадёт, но многовато надежд на него возложено.
Сегодня каждый уважающий себя колледж на юге страны проводит фестиваль искусств. Тут можно послушать южных писателей, их действительно читают и обсуждают, и люди могут воочию удостовериться, что писатель‐южанин – не тот, кто или покидает малую родину или мается от недостатка славы там, а плоть от плоти того, о чём он пишет, и за это его и уважают.
Очень мило, что так было и есть, но зато в чём‐то другом почва уходит у нас из‐под ног. Недавно в одном из колледжей я прочитала несколько рассказов (исключительно писателей с Юга США), но все, кроме одного, могли появиться в декорациях, сооружённых где угодно или нигде. Источником этих историй послужил не внешний мир, а экран телевизора. Их объединяет мрачный взгляд в будущее. Но и один рассказ, выбивавшийся из этого ряда, был в той же «псевдо‐южной» манере. Такой же скверный, если не хуже – значит, проблема фундаментальная.
Одна моя подруга переехала из Висконсина в Атланту, где ей недавно продали жилье в предместье. Риэлтор, будучи сам из Массачусетса, рекомендовал недвижимость так: «Вам понравится этот район, ни одного южанина в радиусе двух миль». Что ж, как видите, нас ещё можно опознать при нашем появлении.
Нынешний Юг в таком состоянии, где ничего нельзя гарантировать, сама наша идентичность размыта и сомнительна. В былые времена те признаки, по которым мы узнавали самих себя, были очевидны, но теперь никакой ностальгии не хватит, чтобы заставить нас верить в их убедительность и дальше. Уже раздавались пророчества, будто южной литературе осталось от силы ещё лет двадцать. Южный писатель узнал, что он может жить на Юге, а его аудитория открыла свою литературу как раз тогда, когда само понятие «южанин» стало не так уж и осмысленно, и скоро лишь по драгоценным крупицам можно будет установить, где написана вещь – в Джорджии, или в Голливуде, штат Калифорния.
В такой ситуации органическая связь писателя из Джорджии с родным краем играет положительную роль.
И дело тут не в так называемом местном колорите, или в утрате некой чудаковатости, присущей только нам. Южная идентичность это не только дроздыпересмешники, бисквитное печенье и белые колонны, это ещё и глисты, босые ноги, грязь грунтовых дорог.
Шутовство наших политиканов выпячивать так же не обязательно, ибо у власти свои странные законы развития. Идентичность отнюдь не то, что на поверхности, её не установить путём опросов, она не может превратиться в стереотип. Её создаёт не то, что лежит на виду всегда и везде, а тщательно скрываемые крайности. Её питает не преходящее, а качества, прошедшие испытание временем, потому что они связаны с чем‐то неподдельным. Она лежит очень глубоко. Во всей полноте она ведома одному Богу, но среди тех, кто взыскует её, ближе всех к ней приближается художник.
Лучшая американская проза всегда была региональной. Условно, её подъем происходил от Новой Англии через Средний Запад к Югу. Она проникает туда и приживается дольше всего там, где есть общее прошлое, чувство родства и возможность читать сказку при свете Вселенной. Юг по всем этим показателям ещё имеет фору. Правда, она, будучи не велика изначально, тоже стремительно сокращается. Но в ней хватит энергии питать великую литературу, если нашим, коренным и недавним, жителям хватит ума пестовать её в себе.
Каждый серьёзный автор укажет на неё пальцем, правда, ощущая её в не одних и тех же точках. Когда Национальная книжная премия досталась Уокеру Перси [39], журналисты спросили его, почему на Юге так много хороших писателей?
– Потому что мы проиграли войну, – ответил лауреат, имея в виду не просто то, что поражение в войне – благая тема для литературы. Говорил он о том, что мы прошли через Грехопадение. Мы пришли в современный мир с выжженным на себе клеймом – познав, что ограничены силы людские – и с тем ощущением таинства, которое не могло бы развиться в первоначальном [райском] состоянии неведения. Так оно и осталось недоразвитым у остальной части нашей родины.
Не каждая проигранная война так воздействует на всякое общество, но мы были облагодетельствованы дважды – не только нашим Грехопадением, но и тем, что смогли переиначить его в слове. За нашей историей находилась ещё одна, углубляющая её на каждом шагу. Менкен называл Юг «Библейским Поясом» из презрения [40], то есть в силу своего вопиющего неведения. Юг представляется нам в облике дряхлеющего Моисея, громящего вдребезги наших идолов [41]. Это и есть та мудрость, которой писатель из Джорджии отличается от своих голливудских и нью‐йоркских коллег. И этой мудрости романист причащается в своей общине. Переставая находить её там, он перестаёт писать – по крайней мере, то, что пройдёт испытание временем.
Писатель творит на причудливом перепутье времени, пространства и вечности. Ему надо только узнать, где это перепутье.
Природа и цель беллетристики
Судя по названию курса «Как пишет писатель», сюда еженедельно приводят какого‐то писателя порассуждать на сей счёт. Единственное, что напоминает мне такая система, это личные беседы с разными обитателями зоопарка. Только я не думаю, что следующий гость – бабуин будет
