же самое, думал, что колени дрожат лишь у него одного.
А здесь, в компании Дардиолая, как оказалось, гораздо проще быть самим собой, не пытаясь изображать «сурового хладнокровного воина».
Збел не спешил насмешничать и звать Бергея маменькиным сынком. Он был серьёзен и задумчив. Даже когда во время рассказа голос Бергея вздрагивал, на лице Дардиолая не отразилось и тени презрения к слабости.
Бергей пытался взять себя в руки, успокоиться. Пытался думать, как быть, что делать дальше. Выходило плохо, мысли все время срывались на другое…
«Наша лодка протаранила вражескую, и та тонет с изумлённым глазом!»
Дарса стоял возле большой лужи и с помощью длинного прутика управлял несколькими корабликами, вырезанными из сосновой коры. При этом громко, азартно комментировал ход «сражения». Бергей, сидевший рядом, долго не мог сообразить, что это за «изумлённый глаз». Потом вспомнил, как очень давно отец брал их с братом по каким-то делам в Дробету и они видели на Великой реке большой римский корабль, лениво ворочавший вёслами. На его дельфиньем носу был намалёван черно-зеленый глаз.
Неужели Дарса запомнил? Ему ведь тогда от силы три года было. Не просто запомнил. Крепко запало ему в душу это зрелище. С той поры он стал буквально сохнуть по кораблям. Каждого встречного расспрашивал, как выглядит море. Отец сам его никогда не видел, не мог рассказать. Как-то один проезжий купец удовлетворил любопытство мальчика, многое поведал и про море, и про корабли. Дарса потом замучил всех, щедро делясь с родителями и братом полученными знаниями. Не было спасения от его восторженной трескотни.
Сестра шутила:
«Как Дарса научился говорить, так теперь сто лет не заткнётся».
Бергей полжизни бы отдал, только бы снова услышать жизнерадостную болтовню брата, от которой раньше морщился, будучи по натуре молчуном.
Он проснулся от болезненного пинка в бок.
— Вставай.
В голосе Дардиолая звучал металл. Бергей подскочил, протирая глаза. Было ещё темно, но, судя по тому, что бревна костра почти прогорели, времени прошло много.
— Вот так вас и режут, сопляков, — злобно процедил Дардиолай.
Бергей понурил голову. От стыда он был готов провалиться сквозь землю.
— Что мне с тобой делать? — спросил воин, — с собой тащить? Сдалась мне эта обуза, которая ещё и спит на посту. Тзира догонять, чтобы тебе палок всыпал?
— Не надо догонять, — пробормотал Бергей, — я к нему не вернусь.
— Это у кого там голос прорезался? Я тебя ещё спрашивать буду? Не вернётся он…
— Не вернусь! — огрызнулся Бергей и проворно отскочил в сторону, уворачиваясь от оплеухи.
Дардиолай, похоже, решил всыпать дерзкому отроку, как следует, и махнул ногой, метя по заднице. Намеревался придать Бергею способность к полёту. Тот снова уклонился. Пятясь, едва не наткнулся на костёр. Споткнулся, но не рухнул прямо в угли, а ловко перемахнул через них, перекатился по примятому снегу и вскочил на ноги в безопасном удалении от воина.
— Ах, ты… — рассердился неудаче Дардиолай.
Он подхватил с земли толстую ветку и одним прыжком оказался возле строптивого отрока. Однако коса нашла на камень. Бергей не пожелал быть избитым и дал деру. Проскользнул под рукой Збела.
Бергей не был неуклюжим увальнем. Сын знатного тарабоста, он с малолетства приучался к оружию, потому двигался легко и уверенно. Но… Но противником его оказался сам Збел.
Дардиолаю эта мысль пришла в голову первому. Он остановился, словно на прозрачную стену с разбега налетел. Зачем-то поднёс к лицу палку и уставился на неё так, будто увидел первый раз в жизни. В глазах его отражалось удивление.
— Ну, ты даёшь, парень…
Он выбросил палку и вернулся к костру.
— Иди сюда. Не бойся, не буду бить.
Бергей опасливо приблизился. Дардиолай взял его за подбородок, притянул поближе, долго и внимательно смотрел глаза в глаза. От этого пристального, насквозь пронзающего взгляда, и собственной задранной головы, у юноши уже небо с землёй начали меняться местами.
Напряжённое лицо Дардиолая расслабилось, разгладилась глубокая морщина меж бровей. Он глубоко вздохнул и отпустил Бергея. Тот явственно почувствовал в этом вздохе разочарование. Дардиолай пробормотал себе под нос еле слышно:
— Нет… Просто глупый мальчишка…
Он отвернулся, уселся на бревно и долго молчал. Бергей переминался с ноги на ногу.
— Нет! — повторил Дардиолай, на этот раз с каким-то непонятным ожесточением, — я не могу тащить тебя с собой и за Тзиром гоняться не могу. Понимаешь меня?
Бергей ничего не понимал, но на всякий случай кивнул.
— Я не могу удержать тебя, но прошу, послушай голос разума. Тебя ведь сердце гонит, а оно плохой советчик. Римляне в Сармизегетузе никого не взяли живыми. Поверь мне, я знаю, что говорю, хотя и не был там. Ты не найдёшь своих родных. Нам всем остаётся лишь месть, но в одиночку ты не сделаешь ничего, сгинешь понапрасну. Бицилис спас вас, чтобы вы стали воинами и смогли отомстить. Послушай меня, вернись к Тзиру или иди на север. Там ещё есть свободные даки.
Бергей упрямо помотал головой.
— А-а… — махнул рукой Дардиолай, — поступай, как знаешь…
Больше он не проронил ни слова до самого рассвета. Сидел возле ещё светящихся углей и задумчиво ковырял их палкой.
Когда взошло солнце, они вернулись к дороге.
— Не передумал? — спросил Дардиолай.
— Нет, — твёрдо ответил Бергей и, набравшись смелости, спросил, — а ты идёшь на север, к свободным дакам?
— Нет, — ответил воин, — у меня тут, в окрестностях Апула ещё есть важное дело. Скорее всего, оно будет стоить мне головы, потому и не могу взять тебя с собой.
— Я и не прошу, — ответил Бергей.
— Ну, тогда прощай, парень. Вряд ли свидимся. На вот, возьми.
Он сунул юноше в руки небольшой мешочек с сухарями.
— Какое-то время протянешь. Удачи тебе.
С этими словами Дардиолай повернулся и зашагал в ту сторону, куда накануне удалился римский легион.
— Удачи тебе, Молния, — прошептал Бергей, глядя ему вслед.
IV. Мулы Мария
«Мулами Мария» называли легионеров, поскольку в результате реформы Гая Мария римляне отказались от большей части войскового обоза и всю свою поклажу легионеры тащили на себе.
Спал Тиберий, как убитый. Последний отрезок пути, когда они слепо пробирались сквозь метель, вымотал даже двух бриттов-попутчиков, что уж говорить о паннонцах. Когда они добрались, наконец, до лагеря и своих палаток, Бесс вполз внутрь, рухнул на набитый соломой тюфяк и мгновенно захрапел. Тиберию пришлось идти на доклад к начальству, где он проторчал ещё два часа, повествуя об обстоятельствах смерти Децебала. Его бы продержали и дольше, но заметили, что он еле держится на ногах, и отпустили
