всегда злая.
– Я бы поспорил, – снова ухмыляется он, но заметив мой взгляд, фыркает и поднимает руки. – Все, все. Сижу, молчу.
А я рисую – угольно-черные линии появляются на бумаге, складываясь в черты лица Ярослава. Непослушная прядь волос над высоким лбом, острые скулы, чувственный излом губ, жесткий прищур глаз, красивые сильные руки, расслабленно лежащие на руле. От него веет силой, и эта сила притягательна. Он самоуверен и самолюбив – и это тоже каким-то образом отражается в моем наброске.
Я останавливаюсь в тот момент, когда Ярослав со словами «Прости, но я реально больше не могу» потягивается, словно огромный кот. Крутит затекшей шеей, чуть морщась, разминает ее, и у меня на секунду возникает безумное желание потянуться ладонями к его плечам и сделать массаж, чувствуя под пальцами крепкие горячие мышцы.
Ох черт…
– Дай посмотреть, – Ярослав то ли просит, то ли приказывает, а я с сомнением протягиваю ему скетчбук.
– Это только набросок, – извиняюще говорю я. – Сколько успела.
– Да ладно, неважно, я же… – он вдруг замолкает, уставившись на рисунок. И молча изучает его еще какое-то время, пока я нервно кручу в перемазанных пальцах уголь.
– Ну как? – наконец не выдерживаю я.
– Сложно сказать, – медленно тянет Ярослав. Он выглядит… удивленным? Растерянным? Шокированным? – Это… Это неожиданно. Ты отдашь мне этот рисунок? Я заплачу.
– Нет, ты что, какие деньги. Забирай так. И это не полноценная работа, так, набросок просто, – почему-то оправдываюсь я.
– Заберу, – кивает Ярослав. – Обязательно заберу. Потом. А сейчас иди и покажи это своему преподу. И если после этого он не возьмёт тебя обратно, он тупой и слепой.
– Ты думаешь? – почему-то шепотом спрашиваю я.
– Уверен.
Я и сама знаю, что он на моих портретах получается не так, как все остальные, но вдруг этого все равно недостаточно? Вдруг мне опять скажут, что это все мазня, а а бездарность?
Ярослав смотрит на то, как я сижу, зажав скетчбук в руке, и не двигаюсь с места, а потом неожиданно мягко спрашивает:
– Пойти с тобой, Нюта?
– Не надо, – мотаю я головой. Но мне почему-то все равно становится легче. Я беру скетчбук, раскрытый на странице с наброском, беру сумку с кистями и красками и выхожу из машины. Очень боюсь позвонить в домофон, потому что не понимаю, что скажу учителю, но внезапно мне везет: прямо передо мной из подъезда выходит женщина с пестрой сумкой и пускает меня внутрь.
Я быстро взбегаю по ступенькам, останавливаюсь перед дверью и с безумно колотящимся сердцем стучу. Звонка у Георгия Исаевича нет.
Он открывает не сразу и смотрит на меня с холодным удивлением.
– Что-то забыла, Левинская?
– Да, – с неожиданной для себя смелостью говорю я и протягиваю ему свой набросок. – Забыла показать вам эту работу.
Георгий Исаевич хочет что-то сказать, но тут его взгляд падает на резкие черты Ярослава, нарисованные углем, и он замолкает. Смотрит на рисунок так долго, что я начинаю нервничать, а потом вдруг удовлетворенно кивает.
– Недурно, Левинская. Очень недурно. Зайди.
Я растерянно разуваюсь на тряпичном коврике, машинально вдыхаю привычный запах масла и одеколона и иду вслед за преподавателем в большую комнату.
– Ты сама видишь разницу? – спрашивает он.
– Вижу.
– А в чем она?
Я молчу.
Он вздыхает, но не раздраженно, а скорее снисходительно.
– Здесь, – Георгий Исаевич тычет пальцем в портрет Ярослава, – живой человек. Я вижу его недостатки, понимаешь? Вижу, что он жесток, вижу, что он самолюбив, но одновременно с этим обаятелен. Такой портрет хочется разгадывать, рассматривать, потому что в нем есть жизнь. А до этого ты мне писала только внешность людей, к тому же еще изрядно ее приукрашивая. Я уже решил, что ты ничего не умеешь.
– А как же автопортрет? – робко возражаю я.
Ну ладно, остальные, но себя я точно не приукрашивала.
Георгий Исаевич хмыкает.
– А твой автопортрет наоборот состоит из одних недостатков. Так тоже не бывает, Левинская. Жизнь всегда цветная, а не черно-белая. Бери уголь, покажу, что в этом наброске можно улучшить.
– То есть вы меня берете обратно? – неверяще переспрашиваю я.
– А что, разве это непонятно? – поднимает он бровь.
– Понятно, – торопливо соглашаюсь я. – Очень понятно!
А потом быстро подбегаю к окошку и нахожу взглядом Ярослава. Почему-то я так и думала, что он будет стоять на улице. Он поднимает голову, видит меня, и я показываю ему большой палец. Он кивает мне и улыбается. И только потом садится обратно в машину.
Глава 7. Золотисто-желтый
– Я не смогу в следующий четверг, я должен быть на встрече с советом директоров, – говорит мне Ярослав, когда я привычно залезаю к нему в машину и устраиваюсь на переднем сиденье.
Да, после той истории с моей истерикой и его наброском я стала ездить впереди, рядом с ним. И мы даже немного разговариваем, пока едем в город и обратно. О чем? О всякой ерунде. О погоде, о дороге, о Лондонском университете, куда я хочу попасть. О себе Ярослав рассказывает мало, больше слушает меня и иногда шутит – метко, немного зло, но очень смешно. И я, хоть и пытаюсь сдержаться, но все равно смеюсь. И вижу, как он в этот момент на меня смотрит. Так, словно трогает взглядом…
Но об этом лучше не думать. Совсем.
Наверное, если бы меня кто-то спросил о наших отношениях, я бы сказала, что мы немного… подружились. Потому что сложно сохранять дистанцию с человеком, об пиджак которого ты размазывала слезы и сопли. И с тем, кто похвалил и поддержал тебя – хотя вовсе не обязан был этого делать.
– Жаль, что ты не сможешь, – искренне вздыхаю я, потому что Георгий Исаевич очень плохо относится к отменам и переносам занятий. У него слишком плотный график, а желающих прийти к нему на уроки гораздо больше, чем мест в его расписании. – Но ничего не поделаешь. Ты и так не должен