на съемочной площадке. Никакой магии там нет. Обычная работа. Освещение. Игра. Монтаж. Музыка — лишь один из элементов, который заставляет иллюзию казаться реальностью.
— Что вдохновляло вас… ну, знаете, когда вы были моложе?
— Видели фильм Серджио Леоне «Хороший, плохой, злой»?
Джейн помотала головой.
— Это ранний Клинт Иствуд, — объяснил Левин. — Саундтрек написал Эннио Морриконе. Он же сочинял для «Миссии». Это выдающаяся киномузыка.
— «Миссию» мы смотрели, — сказала Джейн. — Она ужасно грустная.
— Ну, саундтрек к «Хорошему, плохому, злому» вы бы тоже узнали, если бы услышали.
— Должна признаться, мы совсем не кинолюбы.
— Вы и ваш муж? — уточнил Левин.
— Да. Карл умер лишь в сентябре прошлого года, так что, кажется, еще рано переставать говорить «мы». У меня пока как-то не получается. Может, мы — то есть вы и я — просто пойдем дальше и притворимся, что за моим плечом не стоит смерть?
Левин кивнул, мгновенно испытав отвращение к этому образу. Он был уверен, что Джейн сейчас спросит, женат ли он. Но она не спросила. Просто улыбнулась и сказала:
— И как это случилось? Как вы начали писать музыку для кино?
— Мой друг… сценарист и режиссер… Мы познакомились в Джульярде. — Левин пожал плечами. — Так часто бывает.
Не было смысла упоминать о Томе. О смерти, стоявшей за его, Левина, плечом.
— У вас, должно быть, есть награды? — спросила Джейн.
— Было несколько штук.
— «Оскары»?
— Три номинации, но ни одной победы. И все же это ничто по сравнению с Рэнди Ньюманом. Он был номинирован раз семнадцать, а премию получил только однажды.
— Иногда, — заметила Джейн, — мне кажется, что известность — это нечто вроде болезни. Каждый, кто тебя видит или сидит рядом с тобой за ужином, знает, что она у тебя есть, и это, несомненно, меняет отношение людей.
— В общем, правда, — согласился Левин. — Если только они не известнее тебя, и тогда меняется уже твое отношение. А в кинобизнесе сразу видно, кто более известен.
— А! Ну что ж, обещаю, что изо всех сил постараюсь не обращать на вас внимания.
— Это было бы ужасно, — сказал Левин. Она ничего, когда улыбается, решил он. Было бы неплохо иметь такую учительницу по искусству в средней школе. — Может, поужинаем? — предложил он. — Мы могли бы прогуляться до Митпэкинга. Хотя и здесь весьма недурно.
— О да, — ответила Джейн. — Я здесь уже ужинала, превосходная кухня. А еще я побывала в «Трайбека грилл» и «Макао», там тоже замечательно, но трудно не чувствовать на себе чужие взгляды, когда ты одна. А заказывать еду в номер кажется неправильным, когда вокруг столько всего.
— Ну, есть одно местечко, где подают отличный французский фьюжн…
— Вы уверены, что ваша жена не будет возражать? — спросила Джейн, указывая на его обручальное кольцо. — Что вы выпиваете и ужинаете со странной женщиной, которую встретили в МоМА?
— Нет, — сказал Левин. — Жена… в отъезде. Она много путешествует. Ей было бы приятно знать, что я… — «Не одинок», — подумал он. Однако вслух произнес: — Что я проявил гостеприимство.
— Подождете минут десять? Я поднимусь в номер и приведу себя в порядок. А потом мы не будем говорить ни о моем муже, ни о вашей жене. Договорились? И о хлопководстве, пожалуй, тоже, — добавила женщина.
— О хлопководстве?
— О нем говорил мой муж, пока не умер. Но довольно об этом.
Когда Джейн вернулась, вместо джинсов и свитера на ней была черная юбка и бледно-голубая шелковая блузка. Прочные кроссовки сменили непритязательные черные балетки, волосы были забраны наверх. Левин осознал, что его новая знакомая внезапно обернулась несовершенной копией Лидии, отражением в кривом зеркале, слегка искажавшем черты жены, и почувствовал, как его захлестнула волна сомнения. Что он творит? Мужчина пожал плечами. Джейн ведь туристка. А он проявляет гостеприимство.
Улица встретила их мелкой, но назойливой моросью. Швейцар предложил зонты.
— Пойдем пешком? — спросил Левин.
— Хорошо, — рассмеялась Джейн. — Это настоящее приключение. Я в Нью-Йорке и отказываюсь обуздывать свой энтузиазм!
Сначала шли молча, потом женщина поинтересовалась:
— Итак, Арки, почему вы живете здесь, а не в Лос-Анджелесе, где снимается кино?
— Ну, здесь ведь тоже снимают много фильмов. И вообще Нью-Йорк музыкальный город, и образ жизни тут лучше.
— Значит, у вас сейчас перерыв между заказами?
— Нет, — сказал Левин. — Я работаю над музыкой к мультфильму.
— Детскому?
— Нет, взрослому.
— Мультфильм для взрослых — это необычно.
— Он японский. Там более развиты традиции…
— Но идет туговато?
— Почему вы так решили? — Левин поморщился.
— Таков ваш метод? Отвлечение как форма творческого созревания? — спросила она.
— Ну, это трудный проект. Я раньше никогда не работал с анимацией.
Она кивнула.
— Но раньше вы успешно сочиняли музыку. Сознание этого помогает?
— Едва ли.
Они остановились у очередного светофора.
— Знаете, в двадцатые годы была такая художница — Тамара де Лемпицка. Полька по происхождению, она училась в Париже и выработала своеобразный стиль. Сделалась одной из самых известных художниц Европы. В каком-то смысле она была предшественницей всей той славы, которой пользовался Уорхол. У нее была очень смелая, почти фотографическая техника. Несмотря на ранний успех, после тридцати пяти лет Тамара больше не сделала ничего значительного.
— Мне от этого должно стать легче? — спросил Левин.
— И да, и нет. То есть, я думаю, каждый художник… Ну, я всего лишь учительница, откуда мне знать. Но я заметила, — Джейн прикусила губу и покосилась на собеседника, — что все искусство, кажется, принадлежит времени. И некоторые из этих временных интервалов довольно короткие. Потому что либо мир уходит вперед, либо художник, метафорически или буквально. Поэтому, если перед нами долгая творческая жизнь художника, когда он десятилетиями создает выдающиеся произведения, думаю, скорее это исключение, чем правило. То, чего вы уже достигли, прямо-таки невероятно. Невероятно. И я уверена, что в чем бы ни заключалось это творческое созревание, пока вы сидите и наблюдаете за Абрамович или кем-то еще, надо лишь довериться этому процессу. Я давно заметила, что значение имеет все на свете. Вы должны быть наготове, и тогда у вас все наладится.
Левин ощутил отчаянный позыв рассказать этой женщине о Лидии. В последнее время его не раз одолевало желание выболтать свою историю какому-нибудь совершенно незнакомому человеку. Попутчику в метро или официантке, подающей кофе. Иногда ему казалось, что внутри него, точно маятник, качается подвешенный груз, и если он не поделится с кем-то, с кем угодно, то груз собьет его с ног.
На прошлой неделе Левин обнаружил, что, покидая дом, чтобы весь день наблюдать за Абрамович в МоМА, он возвращается в квартиру, словно какой-то другой человек, обычный офисный работник,
