Спустя несколько лет этот диагноз подтвердился.
Я был очень рад, что прежде не знал об этом, и воздал хвалу Господу за свое неведение – единственный раз за всю жизнь. Тогда мне показалось, что я со всей определенностью увидел, как могла бы сложиться моя сознательная жизнь, знай я о наличии у себя такого серьезного заболевания, как порок сердца. Я бы думал о себе как о жалком больном, который внезапно может упасть замертво или скончаться во сне. Я бы всегда напоминал этому мигающему огарку, что нужно быть осторожным, чтобы не перетрудить серьезно больное сердце. Каждый день я многократно говорил бы сам себе: тебе нельзя подниматься по склону, ходить колесом, прыгать с крыш домов, скакать на одной ноге, грести в лодке по Лагуне, поднимать тяжелые камни, перенапрягаться, отчаянно сражаться, ходить в горы, носить мешок с кизяком, изнемогать на сенокосе. Я бы всегда об этом думал и говорил, и каждый вечер этот вопрос вгонял бы меня в пот, когда я натягивал одеяло на голову, чтобы спрятаться от ночной темноты: «Надеюсь, я не умру этой ночью во сне?» И я старался бы бодрствовать как можно дольше, чтобы ко мне не пришел ангел смерти и не остановил мое сердце.
Эта постоянная осторожность и не дающий покоя страх перенапрячься на самом деле привели бы к тому, что я бы зачах от ничегонеделания и, может быть, погиб в юном возрасте. Но меня спасло неведение.
7
Я начал узнавать людей на нашем хуторе. Вот мой отец. Его звали Тоурдюр, по отцу Свейнссон. А вот моя мать. Ее звали Анна, по отцу Бенедихтсдоттир. Также там были сестра матери Эйдбьёрг и их родители – Бенедихт Торлейфссон и Гвюдни Эйнарсдоттир. Еще мои младшие братья – Стейнтор и Бенедихт.
В моих самых ранних воспоминаниях еще присутствовал старик по имени Аудни Сигюрдссон, необычайно спокойного и благородного нрава. Он находился на нашем иждивении, молол зерно и ячневую крупу. У Аудни было добродушное лицо, широкая короткая бородка. Он имел обыкновение, когда нечего было делать, сидеть на руках, раскачиваясь из стороны в сторону, а иногда и по кругу. Я думаю, он был слепым или очень плохо видел. При этом Аудни был ясновидящим и мог много чего рассказать о людях в других мирах, если кто-то проявлял к этому интерес. Хотя в целом в отношении своих видений, как и многих других вещей, он был немногословен.
Однажды Аудни сидел за помолом в западной части хутора. Это было днем в ясную погоду, двери дома стояли открытыми. Аудни увидел, как с запада хуторскую тропинку пересек мальчик и ступил через порог. Аудни рассказал об этом необычном видении моей матери.
– Так это, наверное, был Тоурбергюр? – сказала в ответ мать.
Аудни ответил медленно и спокойно, будучи уверенным в себе:
– О нет. Это был не он. Я его узнал. Этот мальчик был не из нашего мира.
Насколько я помню, Аудни счел это проделками скрытого народа[30]. Неподалеку от Хали как раз жила семья скрытых людей.
Аудни переехал c Хали в верхний хутор в Рейниведлире и прожил там остаток своих дней. В моей юности смерть человека всегда была важным событием. Однако я позабыл, когда мы получили новость о кончине Аудни. Единственное, что я помню относительно его кончины – она случилась ясным зимним утром. Мы, трое парней, шли от пляжа и переходили Лагуну по льду, беседуя о только что случившейся смерти старика Аудни.
Выше верхнего хутора в Рейниведлире есть небольшое углубление в почве под названием Аудна-Лауг (Ложбинка Аудни). Туда Аудни ходил по большой нужде. Вот такими разными способами люди увековечивают свои имена. У верхнего конца ложбины находился небольшой бугорок. По нему датские географы определяли направление на юг на верхнем хуторе Рейниведлира[31]. Вот какие события, не имеющие между собой ничего общего, могут совершаться практически на одном и том же месте, даже если их исполнители понятия не имеют друг о друге. Тогда Аудни уже не было на свете, и в ту ложбину больше никто не ходил.
Такие вот люди жили в Хали. Мне они, не считая моих братьев, всегда казались мудрыми и старыми, а наша мать, похоже, вообще не имела возраста. Я смотрел снизу вверх на взрослых хуторян, и мне казалось, что они знают и умеют все. Взрослые разрешали густой траве расти на лугах, и они могли ее косить, вязать в большие снопы, прикреплять их к седлам на огромных лошадях, а потом снимать оттуда, после чего закатывать в сараи. Эти люди могли строить дома, ткать ткани, кроить и шить одежды, переделывать подпруги, плести сети из веревок, готовить вкусную еду и печь блины. Они могли взбираться на высокие горы, доить овец и коров, выходить в море на веслах, ловить рыбу на удочку, убивать вызывающих ужас акул, резать овец, усыплять коров, забивать тюленей, вешать собак и кошек. Я же ничего этого не умел. Они могли находиться на улице в шквальный ураган, когда не видно ни зги. Я бы задохнулся, если бы сильный порыв ветра застал меня в дверях. Они умели носиться на лошадях что есть мочи. Я разве что мог сидеть, съежившись в смертельном испуге, на лошади, которую медленно водили под уздцы по холму на лугу, а мне велели держаться за ее гриву обеими руками. Они не боялись проходить мимо бодливых быков или в одиночку отправляться в другие хутора в кромешной темноте. Я бы сошел с ума, если бы от меня потребовалось сделать то же самое. Они умели писать, читать и считать. Я не знал букв. Они знали метки на ушах овец[32], и какие из них кому принадлежали, тогда как я никогда не помнил, на правом или на левом ухе было клеймо у овец моего отца. Они знали, что Бог есть и что он добр. Они знали, что существует множество ангелов, которые постоянно помогают людям. Они знали о том, что есть рай, куда после смерти попадают хорошие люди, а также о том, что существует ад, опасный для людей нехороших. Я же не знал об этом ничегошеньки. И они были высокими и крупными, а я – низкорослым и худым.
Однако до меня уже начало доходить, что хутор, в котором я жил, называется Хали, или Хвост. Почему ему дали такое имя? Это была одна из самых первых загадок в моей жизни. Хвост есть
