и мы поехали. Сырой день сменился такой же отвратительной ночью. У нас не было ночлега. Неожиданно Андрей Иванович — так звали извозчика — предложил нам всем приют. Доброта неизвестного человека обрадовала и вместе с тем насторожила меня. Я внимательно посмотрела на неожиданного спасителя. Худое, испитое лицо с большим узким носом, узкими глазками и рыжевато-седыми нависшими усами не внушало мне доверия, но выхода не было. Долго, очень долго мы ехали по казавшемуся нам зловешим незнакомому городу, мимо саманных мазанок, добротных сибирских изб, одноэтажных каменных домов и лабазов. Улицы не освещались, и сквозь ставни едва пробивался свет. Наконец, обогнув какой-то пустырь, лошадь остановилась у низенькой, как бы ушедшей в землю халупы. Шарообразная светловолосая женщина, загородив собой дверь, встретила нас на пороге.
— Вот, Марья Ивановна, принимай гостей, — спокойно сказал извозчик. Не удивившись нашему появлению, что тоже поразило нас, хозяйка охотно перетащила в домишко вещи и начала разогревать самовар. Керосиновая коптилка едва освещала комнату с земляным полом.
— Не взыщите, живем небогато, — сказала она, — я шью борчатки, сами понимаете, летом работы маловато.
Я не знала, что такое борчатки, и Мария Ивановна, словно обрадовавшись этому, начала объяснять мне, как шьются тулупы у сибиряков. Постепенно разговор иссяк.
Мы уложили Ланочку на разостланном матраце и вышли с мамой на пустырь. Дождь прошел. Тьма была непроглядная. Молчали, но думали об одном и том же: не более полутора лет назад в Москве судили извозчика, который вместе с женой убивал своих постояльцев топором. Тела ограбленных сжигались в печи.
Мама тоскливо заметила:
— Поблизости от дома ни одной живой души.
И я добавила, поняв, чего она недосказала:
— Кричи не кричи, никто все равно не услышит.
Но такая усталость и печаль овладели нами, что мы обе мысленно нашли в обреченности утешение.
Когда мы вернулись в домик, из соседней клетушки выглянули бабка и племянник хозяев. Бабка показалась мне сущей ведьмой, а племянник — злодеем. На беду, парень достал из-под печи топор и вышел зачем-то в сени. Мария Ивановна, между тем, потчевала нас чаем и уговаривала лечь на единственную двухспальную деревянную кровать, на которой обычно спала сама с мужем. И эта ее забота вспугнула меня. Низкий потолок, который можно было достать рукой, давил, и странные тени от коптящей лампочки прыгали на стенах. Покорно улеглись мы с мамой на полу рядом с лихорадящим ребенком.
Утро встретило нас солнцем. Мария Ивановна давно уже разогрела самовар. Муж ее ушел на работу. Он служил кучером у одного из областных партийных работников. Старуха и племянник Коля показались мне при свете дня олицетворением доброты. Покуда я собиралась с ребенком к врачу, Мария Ивановна сбегала к соседке за парным молоком. Но молочница, узнав, что мы из Москвы и я — ссыльная, отказалась наотрез продавать нам что-либо.
— У меня сын в Красной Армии, может что-нибудь получиться. Время такое, — заявила она решительно.
Доктор Цыбин, в прошлом сосланный, осмотрев Лану, принялся писать рецепты, но, узнав фамилию ребенка, пугливо вздрогнул.
— Ищите другого врача, а еще лучше — лечитесь в амбулатории, вряд ли кто поедет к вам на дом. Время нешуточное. Я сам чудом уцелел. У меня когда-то в Москве на Кисловском своя лечебница была. Словом, вы понимаете все сами.
То же самое услыхали мы, когда попытались снять комнату. Однако Андрей Иванович и все его домочадцы продолжали оказывать нам гостеприимство и, чем могли, скрашивали нелегкое наше существование. Так и не найдя себе постоянного жилища, мы — благо у меня были деньги за последнее издание «Юности Маркса» — оказались вынужденными купить избу, ее приискал нам все тот же Андрей Иванович по соседству со своим жильем. Сруб под вылинявшей и худой железной крышей построил некогда трактирщик для дочери. Оба они давно умерли, и наследники охотно продали его нам. Разделенный на две светелки и сени домик с низким потолком показался мне очень приятным: окна на три стороны щедро пропускали свет; особенно нравилось подполье, которое мы надеялись наполнить картошкой, кадками с квашеной капустой и солеными огурцами. Мы с мамой учились лепить пельмени у Марии Ивановны и на новоселье испытали себя в стряпне сибирских кушаний. Из приглашенных в этот важный день после переезда в свой дом были только Андрей Иванович с женой, племянником и дряхлой бабкой.
— И как это вы согласились в проливной дождь везти меня с Ланочкой на станцию? — спросила я за ужином кучера.
— Я тут ни при чем, это все мой начальник, Петр Петрович, он вас приметил, пожалел и сказал мне: «Опять, видно, ссыльная. Видишь, плачет, да еще с ребенком, дай-ка я сойду, а ты, брат, подъезжай, прихвати ее и вези куда надо». Ох, и душа-человек ПетР Петрович! Жена его сказывала мне — в гражданскую здорово он белых лупил.
Мы долго толковали с мамой, чем бы отблагодарить за все доброе Андрея Ивановича и его семейство, и решили провести электрическое освещение ив их халупу на пустыре. Для этой цели вручила я Марии Ивановне необходимую сумму денег. Но — получилось рее совсем не так. Как раз в ту пору арестовали Петра Петровича, у которого служил извозчик. С горя Андрей Иванович запил, да так рьяно, что свалился в белой горячке. Горестно кончилась моя попытка порадовать двух, бескорыстных, душевных людей.
Мы не без удовольствия расположились в купленном домике, надеясь, что целых пять лет пробудем в Семипалатинске.
Желая быть экономной, я вздумала сама покрасить железную прохудившуюся крышу и взобралась на нее с ведром масляной краски. Олифа оказалась клейкой, я поскользнулась и едва не упала. Городские кумушки, завидев меня в брюках и с масляной кистью в руках, разнесли эту сенсационную новость по городу, и скоро толпа людей собралась глазеть на бывшую писательницу, приклеившуюся к крыше. К пущей беде, следом за мной незаметно на лестницу полезла маленькая Лана и, растерявшись, подняла невообразимый крик. Спектакль выдался на славу. Какие-то сострадательные зеваки помогли нам спуститься к вящему восторгу всех собравшихся. Так закончились мои попытки разумно и дешево вести хозяйство. Мы платили втридорога смельчакам, которые соглашались что-либо сделать для нас по дому, нуждавшемуся в ремонте. Большинство из них, как выяснилось позднее, подсылалось для наблюдения, и оплачивали их не одни мы. Спустя месяц перестали приходить письма из Москвы от Зори, которая осталась, чтобы выручить деньги за вещи, сданные — перед нашим спешным отъездом — в комиссионные магазины.
На наши тревожные телеграфные запросы не приходило ответов. Мы думали, что
