было нужно в архиве, сразу шел к главному механику. Без малейшей тени недовольства на лице главмех шел в архив и выдавал требуемое. Тем более что он лучше всех, в том числе и лучше самого архивариуса, знал, где там что лежит.
И все это при том… Как уже говорила, заработок членов экипажа «Ленина» был тогда значительно выше, чем в среднем по стране. А уж сколько стоила рабочая минута главного механика первого в мире атомного – и даже не столько в денежном выражении – стесняюсь даже предположить. Но человек спокойно шел и выдавал «бумажки» из архива.
Если с палубы, где находился технический архив, по изящно-округлому трапу спуститься на два пролета, прямо по курсу располагалась каюта старшего электромеханика «Ленина» Аркадия Николаевича Баранова. Что Баранов – один из лучших, если не лучший, электромеханик на просторах Северного морского пути – это не обсуждалось, это все знали. Он был чуть постарше главного механика – в те годы, о которых пишу, ему было уже за пятьдесят.
Какие-то постоянно возникающие «электромеханические» вопросы или его приводили в архив, или меня – в его каюту. И очень скоро я стала ловить себя на том, что, решая тот или иной вопрос, я изо всех сил тяну время, чтоб поторчать возле Баранова лишнюю минуту.
Спокойный, уравновешенный. Один раз видела, что он вспылил, – по делу, конечно. Но вспышка гнева была мгновенно погашена привычным усилием воли.
Помимо уравновешенного характера Баранов отличался удивительным сплавом ума, интеллекта и глубокой внутренней культуры – это замечали все, и его уважали как-то по-особому. Я же и сейчас, спустя много лет, цепенею от свалившегося тогда на меня, в сущности девчонку, даже не журналистского – бог с ним! – а именно человеческого счастья видеть, слышать этого человека, иметь возможность что-то спросить у этого судового электромеханика…
Немало лет вместе работая, близкие по возрасту, Мизгирев и Баранов были спаяны той самой настоящей многолетней мужской дружбой. Удивительное дело, но у них и личная жизнь складывалось похоже.
У обоих – второй брак. Оба они имели уже взрослых сыновей, и у каждого было по маленькой дочке.
Рассказать, что такое пожилой отец маленькой дочки, я не в силах: не могу подобрать слов, чтоб было понятно. Помню, зайдя как-то утром к Мизгиреву, обнаружила его буквально в полуобморочном состоянии. Что такое? Да у дочки – первоклассницы музыкальной школы – идет итоговый экзамен, и пока от жены не пришла радиограмма, что девочка получила «отлично», главный механик был буквально «выпавшим из жизни».
Когда на ледоколе все шло – а так оно в основном и шло – в штатном режиме, Мизгирев и Баранов коротали вечера в просторных апартаментах главного механика, где была нормально оборудованная кухня и прочие по тем временам «бытовые излишества».
По праву близкого соседства однажды просочившись на их вечерние посиделки, я довольно быстро внедрилась в них – с четко отведенной мне ролью. Зачем я им и в чем состоял их корыстный интерес и тайный замысел допуска к чаепитию третьего персонажа, поняла довольно быстро. Дело в том, что за долгие годы совместных посиделок ими было столько передумано, переговорено и перечувствовано, что… Как собеседники они давно друг другу малость осточертели и общались между собой исключительно в пикировке. Но в многолетнем подтрунивании друг над другом уже тоже не было прежней остроты. И тогда так считала, и сейчас: думаю, им нужен был некий порыв свежего ветра, некий раздражитель. А вот и он, то есть она. Сидит, во все глаза, не моргая, смотрит, ловит каждое слово, вставляя в разговор разве что междометия. Да над такой грешно не поупражняться!
…Предвечерний час, мой рабочий день закончен. Закрываю и пломбирую дверь архива. Чутко прислушиваясь к разнообразным звукам – грохот льда за бортом не в счет – самыми что ни на есть тайными тропами пробираюсь к двери апартаментов главного механика. (Помните: это несколько метров.) Осмотревшись, нет ли слежки, прошмыгиваю в каюту, где, как правило, за чайным столом уже сидят двое.
Вряд ли кто в экипаже не знал, что за гоп-компания пьет чай в апартаментах главного механика, и вряд ли кого это сильно волновало. Зато это ежевечернее шоу «прошмыгивания» позволяло чувствовать себя не в арктической мгле полярной ночи, а в атмосфере романов Агаты Кристи. Но даже если бы приходилось не играть в шпионов, а действительно пробираться к этому чайному столу тайными тропами, – я б туда не просто пошла, а поползла, обдирая локти, колени и все что угодно. Было ради чего ползти, во все глаза смотреть и во все уши слушать.
Вот сейчас, спустя столько лет, душа обмирает и куда-то в глубинные недра ледокола проваливается от восторга и ощущения счастья от великой ценности тех минут.
Долгие рейсы, в принципе, способствуют тому, что у моряка есть возможность читать и анализировать – как прочитанное, так и пережитое; размышлять о жизни во всех ее перипетиях, красках и оттенках. Не берусь судить, сколько эти двое пережили, перечитали, передумали. Мне же досталось счастье видеть результат.
Они знали о жизни все. История, литература, политика, искусство… Ну где их «атомно-механическая жизнь» и где, скажем, мировая живопись? Но они знали и ее.
Их суждения обо всем многообразии жизни были так неординарны, глубоки и интересны, что мне только и оставалось, обхватив руками стакан с остывающим чаем, впитывать не то что каждое слово, а каждую молекулу воздуха над этим чайным столом. Кстати, под речовку «мы свои цистерны давно выпили» мне иногда накапывали в микроскопическую хрустальную рюмочку чего-то то ли болгарского, то ли венгерского, но безумно вкусного: в холодильнике «деда» всегда найдется что-то поинтереснее чая.
Кстати сказать, чаепитие с тех пор стало для меня настоящим ритуалом, напоминающим об уникальных людях, с которыми связала жизнь.
Жаль одного: не могу сейчас передать и десятой доли той атмосферы пиршества ума, знаний, интеллекта и человеческой надежности, какую подарили мне звезды.
Глава 9
Судовые журналы
В числе прочего в производственном обучении экипажа использовались два судовых журнала. Один, «Черепослов», издавался в самом сердце ледокола – на посту энергообеспечения и живучести. Второй, «Свербильник», – в службе радиационной безопасности.
В журналах отражалась хроника текущей жизни ледокола. Каждый желающий мог написать там все, что считал производственно или житейски необходимым. И если, допустим, младший моторист хочет донести до старшего механика что-то не совсем приятное, в журнале он может написать это печатными буквами – чтоб не опознали по почерку. При
