Опять кто-нибудь из самых бойких идет к Кулику просить, чтобы он затопил печь.
- Еще рано, начальство велит позже топить, - говорит Кулик.
Наконец он приносит несколько поленьев и начинает растапливать печь сырым хворостом. Хворост долго не загорается.
- Дядя Кулик, а вы бы подбросили сухих щепочек.
- За щепки мне начальство не платит.
Мы толпимся у печки, стараемся помочь Кулику раздуть огонь. Он сердится:
- Не мешайте, а то брошу топить!
Он возится у печки, пока не сгорит хворост, потом уходит, долго пропадает, возвращается с новой охапкой хвороста и начинает заново растапливать печь.
- Дядя Кулик, кушать хочется, - робко говорит кто-нибудь из малышей.
- Это не моя забота, а ваших родителей! - сердито отвечает Кулик.
Но мы знаем, что в его обязанности входит кормить нас пшенной кашей. Из-за этой каши я первый раз и пошел к нему в общежитие ночевать.
Когда, растопив наконец печку, Кулик принимается за варку каши, в избе наступает мертвая тишина. Все, вытянув шеи, стараются поглядеть, сколько горстей пшена бросит в котел скупой старик. Это не легко, так как в момент засыпки пшена в котел Кулик никого к себе близко не подпускает, а издали в темной избе разве увидишь, подсыпает он из мешка пшено или только для вида машет рукой над котлом.
В ожидании, пока варится каша, мы топчемся у печки, принюхиваемся, пахнет ли пшеном. Кажется, чуточку пахнет. Старшие облизываются, причмокивают, пританцовывают, предвкушая удовольствие; малыши стоят как прибитые, и у них слюни текут.
И вот варка подходит к концу. Кулик приносит маленькую керосиновую лампу, зажигает ее и всовывает ее в висящий под потолком жестяной ободок.
Потом он ставит на стол таз и выливает в него кашу из котла. Все ребята уже сидят за столом и с деревянными ложками наготове ждут команды.
- Ну, хлебайте, паршивцы! - командует Кулик. Каша оказывается до того жидкой, что, черпнув ложкой, можно пересчитать все плавающие в ложке крупинки. Но мы едим ее и похваливаем:
- Ох, и вкусна же! Только бы еще хлеба немного…
Кулик хмурится:
- Хлеб надо дома брать.
- А мы, дядя Кулик, не знали, что заночуем, потому и не запаслись.
Сердито сопя и что-то ворча себе под нос, старик уходит и, вернувшись, бросает на стол краюху ржаного хлеба.
Вместе с жиденькой кашей она быстро исчезает в наших желудках, и нам кажется, что они остались такими же пустыми, какими были до обеда.
Убрав со стола вылизанный таз, Кулик командует:
- А ну, паршивцы, живо уроки готовить!
Мы берем свои буквари, снова усаживаемся за стол и при тусклом свете висящей под потолком лампы начинаем читать - кто про себя, кто вслух. Кулик ходит вокруг стола с большой лучиной в руке, и время от времени раздается щелк лучины, опускающейся на голову нарушителя порядка. Нарушитель вскрикивает от боли, а Кулик спокойно говорит:
- Не шали, когда уроки готовишь.
Но вот кто-то кого-то толкнул или щипнул, началась общая возня, лавка опрокидывается, все валятся на пол, и Кулик начинает бить лучиной кого и куда попало. И кончается это тем, что он командует:
- Шабаш! Керосин дорогой, попусту тратить его на паршивцев не стану.
Потом он приносит большую охапку соломы, бросает ее в угол и ждет, пока мы уложим книги в головы под солому и сами уляжемся, покрывшись своей верхней одеждой.
- Смотри, чтобы мне больше не шалить, а то вожжи принесу! - грозит он, уходя от нас и унося с собой лампу.
Спать еще не хочется. Самое время теперь, в темноте, поговорить о последних деревенских происшествиях: у кого в деревне медведь корову задрал, у кого ночью волки под окном собаку загрызли, у кого черт в бане вздумал шутить и стал кидать в баб раскаленные камни из печи, у кого черт ночью насел на отца и так его придушил, что отец и крикнуть не мог, только стонал да плакал, у кого леший придавил отца деревом в лесу.
Разговорами о чертях и леших мы нагоняли на себя страх, и ребята, лежавшие с края, перекатывались через своих соседей, стараясь втиснуться между теми, кто лежал в середине. Тогда для бодрости кто-нибудь начинал рассуждать о том, как богато живут люди в других местах.
Все были уверены, что лучше всего живут люди на краю земли: потому японцы и грозят нам войной, что хотят согнать нас с края земли.
- А что, ребята, думаете, сгонят? - спрашивал кто-нибудь.
- Ну да, как раз сгонят! - возмущались в ответ. - Наши-то против японцев куда сильнее.
- А японцев-то знаешь как много - тьма-тьмущая!
- А наших мало, что ли? Видал, с одной нашей волости сколько забрили в солдаты? А со всех-то волостей сколько тысяч соберется!
ПОДАРКИ
За несколько дней до рождественских каникул разнеслась весть, что на праздниках в училище будет устроена елка. Я не понимал, что такое «устроить елку». Елка растет в лесу, и чего ее тащить в училище?
- На елке будут свечки, игрушки, подарки, - объяснял сын учителя Колька.
Это у многих вызывало любопытство. Конечно, больше всего нас интересовали подарки.
В назначенный вечер, когда мы явились в училище на елку, во дворе толпилось много взрослых парней, мужиков и баб. Они тоже хотели посмотреть на елку с подарками, но их не пускали в училище.
Посреди нашего класса стояла елка, сверкающая огнями и какими-то невиданными украшениями, а на скамейках и стульях вдоль стены сидели урядник, старшина, писарь и их разодетые жены.
- Проходите, дети, и вставайте в ряд, - сказал учитель.
Он построил нас и велел нам петь «Ах вы, сени, мои сени». Потом нас поставили вокруг елки.
Мы должны были ходить по кругу и петь эту же песню. Пели мы плохо. До пения ли было, когда все ждали подарков и поглядывали в открытую дверь соседней комнаты, где стоял стол, на котором было полно орехов, пряников и конфет!
Все время слышно было, как за стеной шумели мужики и бабы, требуя, чтобы их пустили поглядеть на елку. И вдруг они толпой ввалились в класс.
Учитель стал выдворять их вон, на помощь ему кинулись урядник, старшина, писарь, и тут кто-то крикнул:
- А ну, ребята, навались!
Толпа кинулась к елке, сдавила нас, и все смешалось.
Я услышал
