хватавшие судорожно гриву, разжались. Рука упала. В наступившей тишине явственно послышался хруст. Это были переломаны позвонки женской шеи. Лев отгрыз голову своей жертве, а затем начал разрывать женщину на куски.
От увиденного кровавого действа трибуны громче взревели:
– Наддайте христианам!
– Ра-а-асправьтесь с ними!!
– Не жа-а-алейте христиан!!!
– Дави-и-ите их!!!
– Рви-и-ите их на куски!!!
– Эй-ял-ла!!!
Уже не кружась, не пытаясь скрывать свои намерения, поняв, что это уже излишне, львы кидались на приговорённых. Лапы львов напрягались, от утоптанного песка арены пружинили. Пружинили уже легко…
Полёт. Грозный, устрашающий рык. И… когти выпущены.
И новая жертва вырывалась из толпы христиан.
Всё более и более свирепея, львы крушили несчастных. Валили их. Сбивали на землю, перегрызали им горла, разбивали головы, отрывали руки и ноги, на части разрывали тела. И толпа христиан превращалась постепенно в кровавое безжизненное месиво.
Лузию от происходящего стало не по себе. Но он постарался себя взять в руки.
Нельзя было показывать слабость.
И он ещё крепче сжал рукоятку меча.
* * *
Несколько приговорённых христиан попытались отбиться от нападавших львов, но эта попытка была уже запоздалой. От крови, львы совсем рассвирепели. Их уже ничто не могло остановить.
Уже всё меньше и меньше христиан оставалось на арене…
Сто…
Семьдесят…
Пятьдесят…
Уже их вскоре осталось всего-то двадцать…
И они жались к друг другу.
Наконец, почти все христиане были рассвирепевшими хищниками умерщвлены. Последние вопли и стоны умолкли.
И ту-ут…
Внезапно раздался плачь.
Да-да! Лузий не ослышался. Раздался плач. И не на трибуне, а на окровавленной арене. Поразительно! Лузий не мог поверить своим глазам. Он закрыл их. Открыл вновь.
Видение не исчезало…
То ли насытившись, что ярость у них была уже позабыта, то ли боги Олимпийцы сжалились над несчастными и внушили это, а может и «Распятый на кресте в Иудее» помог, но львы попятились и как будто по чьей-то команде свыше отступили.
Из кровавого крошева тел с колен поднялись двое… Девочка и мальчик. Им было примерно лет по семь-восемь. Они плакали навзрыд и обнимали друг друга. И дрожь у них была видна во всех членах. Их лица были искажены от безмерного страха. И ещё их лица были перепачканы слезами и кровью. А рядом…
Рядом же тихо, удовлетворённо урча, расхаживали присмиревшие ливийские львы. Некоторые из них, позёвывая сытно, опускались на красный от крови песок и закрывали глаза. Окровавленные львиные морды опускались на лапы. Звери даже переставали бить хвостами по песку. Хвосты, переходившие в кисточки на конце, лениво распрямлялись и замирали. Некоторые львы впадали в дремоту.
Львы насытились уже христианами.
* * *
Всеобщее удивление на трибунах прошло. Лузий знал, что последует дальше. Ему ли не предвидеть, как поступят жестокосердные и безжалостные квириты (римские граждане)? Трибуны вновь засвистят, зрители начнут кричать и топать ногами, и эфиопы заставят подняться львов, и уже тогда…
Лузий быстро принял решение. Он выхватил из ножен меч, и, не дожидаясь приказа десигнатора-распорядителя, который должен был вести это жестокое представление, выбежал на арену. Не поняв ничего, за ним последовали и остальные гладиаторы.
Гладиаторы, как и полагалось им по сценарию, только чуть раньше напали на вроде бы уже успокоившихся и насытившихся человеческой плотью львов.
Львов вскоре перебили.
А те двое, мальчик и девочка, которые чудом остались в живых, были братом и сестрой. Девочку звали Дарой, а мальчика Масиниссой. Они были дочерью и сыном Захии, рабыни нумидийки, принявшей совсем недавно христианство в киликийском городе Элаевсе, и которую первой загрызли на арене цирка Флавиев рассвирепевшие и голодные львы.
Глава восьмая
До Дробет уже было всего ничего… Квиет направился в голову своей алы и там отыскал юношу-нумидийца. Он вызвал его, и тот отделился от товарищей.
– Масинисса, – обратился к нему Лузий. – Как себя чувствуешь? Как твоя нога? Тебе лучше?
– Лучше, префект, – ответил юноша. – Лекарь ведь не только меня осмотрел, он мне дал ещё и мазь. И сказал, что она заговорённая. И ты знаешь, эта мазь действительно быстро подействовала.
– Ну ты всё равно поосторожней будь с ногой. Лишний раз её не напрягай.
Масинисса кивнул головой.
– Конечно! Теперь я буду более осторожным…
Квиет продолжил:
– Ты мне нужен здоровым. Не на прогулку мы выехали… Ты же понимаешь.
– Я понимаю, префект.
Лузий стеганул коня и направился в середину отряда. Там он поискал глазами Кварта и, найдя его, подозвал. Тот выехал из колонны, и они остановились на обочине дороги.
– Я слушаю тебя, префект! – Здоровяк негр ударил кулаком себя в могучую грудь – это было обычное приветствие в римской армии.
Квиет окинул взглядом двигавшуюся колонну и негромко произнёс:
– Ты знаешь, что-то мне тревожно, Кварт…
– С чего это? – переспросил старый друг.
– Не понимаю с чего.
– Но что-то же беспокоит?
– Вот неспокойно, и всё… А знаешь что… а возьми-ка ты с собой нескольких воинов, – обратился к Кварту Лузий, – и отправляйся вперёд. Если кто-то из даков прорвался, то теперь нас может ожидать и худшее.
– Ты думаешь, префект, что варвары могут устроить нам засаду?
– Вполне возможно!
Кварт вновь отдал честь и направился исполнять приказ.
Взяв с собой пятерых воинов, он рысью направился вперёд колонны перегринов.
* * *
Может ли что-либо быть печальнее участи раба? Оказывается, может!
Это участь того, кто постоянно играет со смертью. То есть, это участь гладиатора…
– Ave, Domecian! Moriture te salutant! («Здравствуй, Домициан! Идущие на смерть тебя приветствуют!»)
Прокричали вышедшие на арену цирка Флавиев очередные бойцы-гладиаторы.
Голые по пояс, блестящие от оливкового масла (им обычно натирались перед очередным представлением), гладиаторы уже на арене цирка разделились на две группы. Каждая из групп состояла из тридцати бойцов.
Одни из бойцов были лаквеариями. Эта группа состояла из германцев. Германцы были все рослые, белокурые и голубоглазые. Вооружены они были кинжалами, арканами и сетями.
Вторая группа состояла из ретиариев. Лузий, Кварт и Шадар возглавляли их. Они были вооружены трезубцами. И в этой группе были исключительно негры и мавретанцы.
Десигнатор-распорядитель подал знак:
– Начинайте! И да помогут вам боги! Не ленитесь. Впе-е-ерёд, бойцы!
Трибуны цирка взревели, подбадривая вышедших на арену Большого цирка гладиаторов.
Перед этим представлением Лузий провинился. Он вспылил и подрался с хозяином гладиаторской школы, который оскорбил одного из его товарищей, а также и самого Лузия. Он обозвал их обоих «грязными животными» и «черномазыми». После этого толстый сириец с латинским именем Сульпиций Кар хотел тут же Квиета заковать в кандалы и предать мучительным пыткам, а потом и казнить, но жадность взяла верх. Слишком дорогое удовольствие было просто убить такого ценного гладиатора, за один выход на арену которого Кару платили не меньше сорока пяти тысяч сестерциев (сестерций – римская серебряная монета).
И вот… Сегодня в цирке Флавиев, под улюлюканье тысяч римских квиритов, должна была свершиться месть.
Сириец Сульпиций Кар знал, что делал.
Чтобы не разгневать принцепса и не раздражать зрителей, Сульпиций Кар в противники сильнейшим в гладиаторской школе германцам, подобрал на вид крепких, но явно слабее и менее натренированных
