и езда на легковом автомобиле была для него проще пешей прогулки.
Вишвас ехал молча. За всю дорогу не проронил ни слова. Это заставляло меня напрягаться еще сильнее. Обычно он болтал без умолка, много шутил и подпевал магнитоле, откуда доносились песни из его любимых кинофильмов. Он громко хохотал, подкручивал свои усы и ерзал на сиденье. Сейчас же, он был пугающе безмолвен.
Я знал Вишваса уже три года, наверное, даже можно сказать, что мы были друзьями. После работы, мы часто засиживались в каком-нибудь ресторанчике на обочине. Если же нам приходилось работать ночью, Вишвас всегда пускал меня поспать в своем автобусе, хотя обычно он спал там один, и даже его помощнику приходилось искать себе другое место. Пару раз он приходил к нам в гости со своей женой, выпить пива и немного потрепаться. Он расспрашивал меня о России. Я расспрашивал его об Индии. Он был славным парнем. Ему давно уже перевалило за сорок, но его было очень трудно воспринимать всерьез. Он был очень маленького роста, около ста шестидесяти сантиметров, а при разговоре сильно шепелявил, поскольку под губой у него был битель. Вишвас всегда носил однотонные футболки поло, чистые и выглаженные, что было большой редкостью для Индии. По вечерам всегда надевал серую куртку и вязаную шапку, в которой выглядел еще нелепее. Но на самом деле, Вишвас был серьезным и рассудительным человеком, и не смотря на свои маленькие размеры, он обладал поистине огромным сердцем.
Мало кто знал об этом, но Вишвас, помимо своей жены, содержал еще жену и детей своего соседа, который в миг пропивал все деньги, что попадали ему в руки. Он заботился о своем молодом помощнике, который приехал сюда из центральной Индии и только оторвался от своих родителей, хоть и делал это в странной манере, постоянно называя его «половиной билета» (В Индии старики, инвалиды и люди с ограниченными умственными способностями оплачивают только половину билета в автобусе). Не меньше помогал он и мне в первые недели работы, когда я ходил всюду растерянный и все делал наугад, мало что смысля не только в своих обязанностях, но и в Индии в целом. Вишвас никогда не распространялся о своих добродетелях, и не любил, когда о них говорили другие. Он просто сидел за рулем своего огромного автобуса, напевая что-то на хинди, да посмеивался над своим помощником, создавая вокруг себя легкую атмосферу, которой мне так не хватало в Индии.
Поэтому тем вечером мне было так не спокойно. Неспокойно было и от того, куда мы ехали. Мне хотелось растянуть дорогу как можно дольше, в надежде, что это хоть что-то изменит. До этого дня я не видел Вишваса уже почти два месяца. В этом году меня повысили, и мы редко виделись. Все собирались поужинать вместе, но все никак не находили время. В итоге, увиделись только в этой чертовой машине, которая везла нас в окружной госпиталь, где лежал наш общий друг Стенли Диас.
Стенли Диас был пожилым гоанцем, ярым католиком и потомком португальских колонизаторов. Как и Вишвас он работал водителем автобуса в нашей компании, вот только устроился он задолго до нас. Вот уже семнадцать лет он сидел за рулем. Видел все взлеты и падения, и как никто другой знал свое дело.
Когда возникали проблемы и неурядицы, Стенли молча решал их, не дожидаясь указаний и просьб. Он воспитал, наставил и обучил, пожалуй, пол сотни гидов и водителей, и знал о работе компании больше чем ее основатель. Недостаток у Стенли Диаса, или лучше сказать Малыша Стенли, ведь именно так его называли, был только один – он был самым настоящим старым брюзгой. Если бы вы только знали, сколько раз мне приходилось слушать его крики. Особенно в начале работы, когда мы еще не были приятелями. Скажу даже больше, когда еще Малыш Стенли меня недолюбливал. Стоило мне совершить малейшую оплошность, как тут же слышался его раскатистый бас: «Ну что за тупой парень?», а стоило ему возразить, как он тут же свирепел: «А ну ка посмотрите на него! Мистер большой бос! Стоит тут в своей белой рубашке и идиотском галстуке! Еще и смеет меня поучать. Каждый год вы приходите и уходите, а старик Стенли все сидит на своем месте. Так что слушай меня, может чему-нибудь и научишься, если ты не совсем безмозглый», – а потом переходил на конкани, и когда я однажды спросил у его помощника Умеша, что говорит Малыш Стенли, тот лишь покачал головой и ответил своим смешным голоском: «Мой друг. Плохие. Очень плохие слова. Я не буду их повторять», – но со временем, не без помощи моей жены, которая сразу нашла общий язык с Малышом Стенли, мы попритерлись, и даже стали приятелями. Мы не были так близки как с Вишвасом, но на работе мы много общались, и часто подшучивали друг над другом.
Прозвали Малыша Стенли так не спроста. Очень давно, когда он только пришел в компанию, здесь уже работали четверо Стенли, и один из них даже был Диасом (чаще чем Диас в Гоа встречается только фамилия Де Соуза), и начальник транспортного отдела, записал его как Малыш Стенли, поскольку ростом он был еще ниже Вишваса, к тому же очень дробный и худощавый, словно голову взрослого мужчины надели на тело ребенка. Но не стоит обманываться на его счет. Поговаривали, что в молодые годы Малыш Стенли мог запросто задать трепку какому-нибудь бедолаге, что подрезал его на дороге. Лишь в единственном месте на земле Малыш Стенли был мягок и терпелив – у себя дома, где его ждали жена и две дочери.
Когда я познакомился с Малышом Стенли, его младшей дочери было всего десять лет, как и моему сыну, хотя он был вдвое старше меня. В былые годы он был тем еще ходоком, но женившись, с удовольствием сменил свою славу дамского угодника на роль порядочного семьянина. Жена его была кроткой домохозяйкой, и еще более набожной католичкой.
В своей преданности Иисусу, Малыш Стенли мог дать фору любому священнику. Он не пропускал ни одной мессы. Строго соблюдал все посты и предписания церкви. Был у него даже свой особый ритуал, который он исполнял каждый день и каждую ночь. Был по дороге в аэропорт один храм, возле которого, прямо на дороге, стоял мраморный крест. На крест этот, прихожане вешали гирлянды из гвоздик. И каждый раз, проезжая мимо этого храма, Малыш Стенли останавливал свой огромный автобус прямо посреди трассы
