огонь частью своей жизни, но зачем же поклоняться тому, кто даровал им это чудо?
В ответ он дождался лишь обвинений в том, что всё, что он говорит, — это ересь. Словом, и этот ученик мудреца потерпел поражение.
***
Эта притча была ему очень дорога. Прежде всего потому, что она была посвящена самой дорогой для него стихии — огню. Некоторые люди называли его человеком-костром. Тепла от него было больше, чем от костра. Костры ведь догорают, а этот горел всё время. Горел, но не выгорал. Всё то время, что был жив, он так и оставался источником тепла и света. Умел ос вещать тьму. Какой бы беспросветной она не казалась.
Когда он впервые познакомился с идеями Великой французской революции, то счёл, что это именно тот огонь, который способен подарить людям абсолютно новое качество жизни. Попав же в Советский Союз, он поразился тому, что людям, даровавшим человечеству великие идеи, стоят памятники, но реальная жизнь страшно далека от той гармонии, о которой мечтали все, у кого родились эти чудо-идеи. Это стало огромным разочарованием для него.
А ещё он понял, что знаменитый манифест, объявивший всем весть о том, что призрак бродит по Европе, не раскрывает секрета счастья для всех и каждого, а всего лишь является руководством к тому, как пролетариату завоевать власть и суметь её удержать.
***
Когда он приехал в Советский Союз в третий раз, то в его честь был дан банкет. Предполагалось, что сразу после него прославленного турецкого поэта-коммуниста примет сам товарищ Сталин. Однако этот поэт вёл себя весьма необычным образом. Он, видимо, уже был предупреждён о предстоящей встрече и готовился к ней:
— Я расскажу товарищу Сталину, как коммунист коммунисту, о том, сколько же его безвкусных портретов всюду выставлено. А ещё его всё время сравнивают с Солнцем. В его адрес произносят такое количество хвалебных слов, что даже я, человек, привыкший к восточному раболепию, не могу воспринимать их всерьёз.
Тамада этого застолья не растерялся, не побледнел и не упал в обморок. Он просто сказал:
— Я думаю, что товарищ Сталин правильно оценит ваши слова. Прежде всего потому, что он сам находится в очень трудном положении. Ведь люди хотят выразить ему свою благодарность, а он всего лишь боится их обидеть. Давайте же поднимем бокалы за здоровье великого вождя.
Однако ситуацию исправить не удалось. После прозвучавших заявлений поэта некоторые люди начали уходить с банкета, не желая быть свидетелями столь опасных признаний. Они поступали очень мудро. Потому что дальше последовали просто невероятные слова.
— Когда я сидел в тюрьме, то я всё время думал о театре. Я видел у вас невиданный расцвет театрального искусства. И я жил надеждой на то, что я вновь это увижу. И вот все эти дни я хожу в театр. И не перестаю поражаться тому, что я вижу. Всё это ужасно и не вдохновляет ни на что. Об этом я тоже хочу сказать товарищу Сталину.
Откуда было этому турку знать, что в театрах идут спектакли только классиков и любимцев самого вождя? В конечном итоге всё так сложилось, что эта встреча поэта и вождя так и не состоялась. Ведь завершился этот банкет просто скандалом, связанным с очередными высказываниями поэта.
— Братья! Когда я сидел в одиночке, я выжил, может быть только потому, что мне снились московские театры… Это была революция улиц, перешедшая в революцию сцены. И что же я увидел теперь в московских театрах? Я увидел мелкобуржуазное, безвкусное искусство, почему-то именующее себя реализмом, да ещё и социалистическим. А кроме того, я увидел столько подхалимства и на сцене, и вокруг неё… Разве подхалимство может быть революционным?
Эти два коммуниста так и не смогли поговорить как коммунист с коммунистом. Поэт хотел на этой встрече высказать всё то, что он думает о советской действительности, а вождь, видимо, счёл, что такая беседа может оказаться абсолютно бесполезной. Но всё же кто-то из высшего руководства встретился с ним. Просто так, чтобы чисто формально выразить своё почтение человеку, отсидевшему немало лет в турецкой тюрьме за свои коммунистические убеждения.
Это было вполне закономерно. Этот поэт никогда не умел дружить с властью. Ни на своей исторической родине, ни в стране, гражданство которой он, в конце концов принял. Просто он всегда, без оглядки на авторитеты, говорил всё, что думал. А какой власти это может понравиться?
Всего через два года после того, как поэт появился в Москве, вождя всех народов не станет. А потом уйдёт из жизни главный советский писатель, не выдержав груза решений Двадцатого съезда по разоблачению культа личности. И тогда поэт напишет строки, которые не все поймут и правильно воспримут:
Однажды утром его, наконец, не стало. Исчезли его сапоги с площадей,
Тень из парков пропала.
Пропали в супе усы
И глаза в квартирах,
И с наших плеч многотонная
Тяжесть камня, бронзы и гипса упала.
Через несколько лет он напишет пьесу об истоках и причинах возникновения сталинизма. Она будет идти в театре всего один день. Чтобы сдержать всех желающих попасть на этот спектакль будет вызвана конная милиция. Но уже на следующий день пьеса будет изъята из репертуара.
Ещё одну свою пьесу он посвятит этому главному советскому писателю. Она будет носит почти шекспировское название: «Быть или не быть». Все эти годы поэт и писатель дружили. Это была крепкая мужская дружба двух фантастически талантливых людей. Конец ей положил Двадцатый съезд и тот роковой выстрел, что оборвал жизнь главного писателя. Пьесу о нём так и не разрешили поставить на сцене. Поэт включил её в итальянское издание своих работ. И гордился тем, что эта книга очень быстро смог ла стать бестселлером.
Воздух
После того как он выжил, он получил польское гражданство. И ему выдали паспорт с фамилией его польского прадеда. А потом полетел в Москву по приглашению Союза писателей. В аэропорту его встречала целая делегация. Глядя на то, как он сбегает по трапу, встречающие его писатели сразу же осознали одну простую истину:
— Этот человек не приехал сюда пожинать плоды своей славы. Этот человек приехал сюда работать, писать новые стихи, новые пьесы и вступать со всеми ними в ожесточённые дискуссии. Он не похож на соглашателя и конформиста. С ним будет всё очень и очень непросто.
Ведь те, кто его встречали в тот день в московском аэропорту, никогда его прежде не видели. Даже на фотографиях. Здесь не было представителей
