пути, но не причинило ему никакого вреда.
3
Тренер Киноути всегда радушно принимал у себя любого из своих подопечных. Его супруга тоже встречала их ласково, как родных. У супругов Киноути были дети, две дочери, но они уже вышли замуж и покинули родительский дом.
Когда Кагава без предупреждения постучался вечером в его дверь, Киноути, который одинаково ровно относился ко всем членам клуба, встретил его приветливо и пригласил зайти.
Тренер был довольно крупным мужчиной, немного склонным к полноте. Ничто в его спокойной и мягкой наружности не намекало на скрытую силу, которая на самом деле была в нем заключена.
– Я договорился о подработке, – сказал он, подливая Кагаве пива в стакан. На каникулах их клуб всем составом отправляли на работу в большой торговый центр – помогать запаковывать продукты для подарочных наборов. – Начальство относится к нам хорошо, так что обстановка на рабочем месте будет здоровая.
– Но сама-то работа скучная, – ответил Кагава.
– Скучная, – легко согласился Киноути. – Ну и что? Чем скучнее, тем лучше. Если работа заставляет мозг думать не в том направлении, в ней нет ничего хорошего. Это может помешать и учебе, и тренировкам.
– Кокубу с удовольствием возьмется за любую работу, я уверен.
– Конечно. Он всегда берется за все с удовольствием. В этом его основное достоинство.
– Да, идеальный лидер.
– Кагава, что тебе не нравится?
Ненадолго воцарилась тишина.
Кагаве было непросто объяснить тренеру ту психологическую проблему, из-за которой он пришел сегодня. Человеку постороннему она могла показаться слишком незначительной.
Это произошло прошлым вечером, когда они после тренировки мылись в бане[12]. Первокурсник, в обязанности которого входило прислуживать старшим фехтовальщикам, как раз собирался намыливать спину Дзиро. Привычная рутина. Однако именно в этот момент Дзиро посмотрел в сторону Кагавы и заметил, что тот сидит один, никто не помогает ему мыть спину. Скорее всего, правильно воспитанный студент решил сначала помочь капитану, а потом уже заняться Кагавой.
Баня была старая и темная. Спина Дзиро в клубах пара казалась особенно широкой и мускулистой. Кагава раздраженно подумал, что Кокубу, чего доброго, скажет первокурснику, чтобы он сначала помог ему, Кагаве. Но Дзиро этого не сделал. Ни разу больше не взглянув на Кагаву, он сидел и ждал, пока студент намылит и как следует потрет его широкую спину.
Кагава уловил в этом отчасти непредвиденную, отчасти ожидаемую надменность, которая в любом случае была для него невыносима. Он куда проще принял бы обычную, неосознанную заносчивость, – по крайней мере, в ней есть наивное очарование. Но Кокубу сделал это сознательно. Очевидно, что он заметил Кагаву, однако, понимая, что если уступит ему свою очередь, то заденет его честь, решил повести себя «надменно». Он знал, что в подобных случаях ему пристало поступать именно так, независимо от того, как это воспримут окружающие.
Легкое и незаметное решение обернулось стремительным и мрачным расчетом, поймавшим Дзиро в свои недобрые сети. Кагава чувствовал, как в нем нарастает мутная злость.
«Раньше он не был таким, – сердито думал Кагава, – но теперь все иначе. Теперь он осторожничает даже со мной. Даже в самых естественных моих реакциях Дзиро видит признаки „непонимания“ и убеждает себя в том, что это его судьба – быть непонятым. Что за чушь! Кому нужны такие гордость и честь! Между друзьями не может, не должно быть непонимания!»
Кагава, как и Дзиро, был обладателем четвертого дана[13] в кэндо. С одной небольшой разницей – по системе оценки университетского клуба у Кагавы все еще оставался третий разряд, но в начале года он прошел аттестацию на четвертый в Ассоциации кэндо и поднялся на один уровень. Университетская система аттестации была жестче, и Дзиро со своим четвертым даном в университете вполне мог претендовать на пятый в Ассоциации. Но он почему-то ничего такого не делал. И вот это всерьез угнетало Кагаву.
И все-таки, несмотря на свойственное ему извращенное толкование происходящего, Кагава продолжал верить в дружбу.
– Больше всего я беспокоюсь из-за летнего лагеря, – сказал он. – Мне кажется, он не выдержит такого напряжения.
– Смотри, наверное, он решил, что должен победить на всеяпонских соревнованиях.
– Я понимаю, но он вообще не дает себе продыху.
– Мальчишка, что с него взять.
– Мы с ним ровесники, между прочим.
– Да, но ты, как мне кажется, все-таки повзрослее.
Киноути мог выслушивать сколько угодно жалоб, но судить никого не собирался.
Тем не менее он догадывался об истинной причине растущего беспокойства Кагавы. Почти наверняка оно связано со случаем на недавних майских тренировках, когда Кагаву застукали за курением и выпивкой. За этот проступок ему по правилам полагалось наказание.
Дзиро никогда и никому не прощал нарушений, даже тем, кто учился с ним на одном курсе. Но Киноути точно знал, о чем тот думал, назначая наказание однокурснику.
В раздевалке на стене висело объявление: «Неявка на тренировку без уважительной причины, курение, распитие алкоголя и другие нарушения клубных правил наказуемы! Наказание – сидеть в позе сэйдза сорок минут».
Вот они, нынешние наказания, – сидеть на плотно сведенных коленях на деревянном полу сорок минут подряд. Да, это непросто, но, разумеется, не идет ни в какое сравнение с наказаниями прошлого. Однако для новичков это было мучительно – их бросало в пот, а некоторые даже теряли сознание после тридцати минут такого сидения.
На данном этапе разговора Киноути не мог не спросить:
– Скажи, это как-то связано с тем случаем? Ну, когда тебя поймали с сигаретой?
– Давайте не будем об этом говорить. – Кагава смущенно почесал висок.
– Мне просто интересно, как с тех пор ведет себя Кокубу. По отношению к тебе, я имею в виду. Все как обычно?
– Да, конечно. Все точно так же, как раньше.
– Хорошо. Но после того, как он назначил тебе наказание и заставил сидеть на глазах у всей этой малышни, он что-нибудь тебе сказал, извинился?
– Нет.
– В смысле, когда вы потом были один на один, он ничего не говорил? Например: «Извини, просто дисциплина – это для меня очень важно. Не принимай близко к сердцу». Ну или что-нибудь в этом роде?
– Ничего он мне не говорил.
– То есть вообще ничего?
– Да… Но я его понимаю. Он просто такой человек.
– Странно, мне казалось, он все-таки должен был что-нибудь такое тебе сказать.
– Не думаю, что здесь он с вами согласен. По крайней мере, он ничего не говорил. Только улыбался.
– Улыбался?
По-своему это была очень приятная улыбка. Дзиро всегда улыбался, когда ему приходилось мириться с чем-то бессмысленным, утомительным или банальным.
