война, кто не отключил такие, порадуется. А разве в нашем мире заканчивалась война? Если ты не воюешь, значит, кто-то воюет вместо тебя. Она уже повсюду. Страна готовится без дураков. Правительство ещё клятвенно обещает уладить споры из-за изменчивости границы, проведённой по руслу реки, а со дворов уже потянулись угрюмые молодые люди с чемоданами, рюкзаками, баулами. Связанные подпиской о неразглашении, они тихо исчезают в военкоматах и на сборных пунктах. Под уверенный баритон премьер-министра отцы дочерей надевают камуфляж, радостно балагурят о патриотизме и настоящих мужчинах. Отцы сыновей урезают семейные траты и седеют, робко уточняя стоимость похорон в военное время. Участились инфаркты.
Телефон продолжал звенеть по-идиотски радостно. Тихон чертыхнулся и поднял трубку:
— Да?
— Инспектор Хок! Инспектор Хок! Алло? — блеющий стариковский голос плавал в пустоте у самого уха.
— Да, слушаю! Хок!
— Моя фамилия — Хлюп-пе. Отто Ромуальдович. Галерист. Вы меня не знаете. У нас полиция… Что?
— Да-да, говорите. Картинами торгуете?
— Да. Галерея на Дружбы народов.
— У меня сын художник. — Тихон прикрыл глаза и ударил кулаком в стену. — В армии он.
— Очень вам сочувствую, — затараторил Хлюппе. — У меня картину украли. Здесь полиция. Сказали, не будут заниматься… Просто тут такое дело… Но, может, если, вы, только…
Тихон взорвался:
— И правильно, не будут! Война на носу! А? Отто Каквастамович! Что, мировой шедевр украли? Нет ведь, мазню какую-нибудь!
— Ромуальдович… Да, шедевр. Но, господин инспектор… Тихон Андреевич, дело не в украденной, а в новой картине. Как вам объяснить…
— Я вам зачем, объясните, лучше. — Тихон постучал чубуком по пепельнице. — Меня вот-вот уволят… Переведут… Ай, это не ваше дело!
— Понимаете, господин… Или как правильно? Тихон Андреевич, вместо украденной, воры выставили другую картину. Старую-то обещают найти. Но новая… К ней народ просто валом валит.
— Вы что, шутите? — Тихон не скрывал негодования. — То есть вам подкинули… Не знаю… Обменяли один шедевр на другой? Да ещё более ценный? Так, что ли, по-вашему?
— Выходит, так, — еле слышно подтвердил старик.
— Бред, но допустим. От меня-то что требуется? — Тихон ткнул себя пальцами в грудь. — Найдут старую картину, и с новой прояснится. Чего вы ещё хотите?
— Они надо мной смеются. Ваши коллеги…
— Не удивлён…
— Я хочу найти художника. Понимаете? Ваш начальник мне сказал, что вы как раз…
— Так, стоп! — Тихон выставил раскрытую ладонь. — Хватит!
— Молчу…
Тихон разворошил стопку бумаг, взял карандаш и прижал локтем мятый листок.
— Как вы сказали? Хлюппе… Я записываю. Улица Дружбы народов. Ждите, я перезвоню.
Тихон утопил рычажки и резко отпустил их. Через секунду шумы в трубке вытянулись в длинный гудок. Палец по старой привычке накрутил номер. Строгая телефонистка соединила с начальником уголовного розыска.
— Гавчус! — рявкнул Тихон. — Ладно, ты меня уволил или там, не знаю, перевёл в военную полицию, но издеваться над собой я не позволю!
— И тебе, Хок, доброго здоровья! — Гавчус кашлянул. — Слушай, не начинай. Уволил — не уволил. «Милитари» тебя не спешат брать перед… Ну, сам понимаешь.
Елейный голос шефа разъедал уши.
— Гавчус! — Тихон погрозил телефону пальцем. — Что за хмырь с картинами мне звонил? Ты его подослал?
— Хок! Успокойся! Ты же упустил «Концерт» Вермеера, помнишь? А его тридцать лет ищут, сам знаешь. Вот и займись пока этим… Хлюпиком.
— Гавчус, что за дурацкая месть?
— Тем более, Хок, за него просил премьер-министр. — Тон Гавчуса резко изменился: — Или хочешь в действующую армию? Вслед за сыном.
— Шты? Ах ты… — Тихон глубоко вдохнул, но запутался в обрывках фраз и хлопнул ладонью по рычажкам телефона.
— Гад какой, а! — Тихон покрутил пальцем около телефонного диска, вспоминая номер Хлюппе. — Вот и пошёл он к чёрту! Это не сотовый, входящих не запоминает!
Электронный будильник тревожным оранжевым светом показал половину двенадцатого. Радио за стеной бойко чеканило очередную политбрехню. С тех пор, как сына призвали, жена не пропускала ни одного выпуска новостей. Тихон окунул трубку в продолговатый кисет. Мягкое шуршание тонкой кожи и аромат нарезанного соломкой табака уняли бурление мыслей. «В школе Гавчус такой сволочью не был, — Тихон посмотрел на окно. — Пока время есть, надо наклеить бумажные кресты на стёкла. Или скотчем. Но терпение у него ангельское. Не знаю…»
С певучим скрипом отворилась дверь. Жена в мятом чёрном платье и с приёмником под мышкой подошла вплотную к Тихону и уставилась ему в глаза. Он взял приёмник, поставил его на стол и потянул жену за локоть. Но она упёрлась ладонью Тихону в грудь:
— Ты же мог сделать Лампику бронь!
— Не мог. Не мог! Сто раз уже говорили!
— Позвони Гавчусу! Попроси вернуть Лампика!
— Гавчус такие вопросы не решает.
— Он вхож к премьер-министру.
— Позвони, да позвони Гавчусу. Да пошёл он, Гавчус твой!
— Тебе совсем плевать на сына?
— Мне? Это тебе… Это ему плевать на меня. Он же не слушал меня. «Буду художником! Буду художником!» — Тихон широко размахивал рукой.
— У мальчика талант!
— Видел я его талант: мазня — мазнёй.
— Да ты даже не поинтересовался ни разу, где его мастерская! Что ты видел?!
— Он мне показывал как-то наброски. Белеберда. Что за художник, если не может передать всё как есть. Хотя… Да и зачем это надо, вообще?! Есть фото, сканеры и там… не знаю.
— Позвони Гавчусу, Тиша! Попроси вернуть Лампика.
— Ну, к чёрту! — Тихон отвернулся, сунул в карман пачку сигарет и зажигалку.
У двери он остановился, вернулся к столу и взял листок с адресом галереи. В холле Тихон оглядел себя и укоризненно покачал головой: «В пижаме было бы солиднее». Стряхнул с джинсов невидимую пыль, но ни чище, ни новее они не стали. Тихон обул высокие берцы с красным отливом и, накинув кожаную куртку, вышел из квартиры.
***
Галерея Хлюппе занимала старинный двухэтажный, недавно отреставрированный, особняк из белого кирпича. Стеклянный портал вместо крыльца смотрелся вставной челюстью в старушечьем рту. Над порталом колыхался белый транспарант с красной надписью: «Гирия А.З. Параллели исторического гиперреализма». Около пластиковых дверей роились алчущие утончённой красоты. Пёстрая очередь, питавшая толпу, огибала здание и терялась за поворотом улицы Дружбы нородов метрах в трёхстах от входа в галерею.
— Куда прёшь! — зашипел толстый мужик, толкая Тихона.
— Шаг назад! Бегом! — Тихон сунул толстяку в нос полицейский жетон.
— Уехали же вроде. Только пускать начали, — недовольно запричитал мужик, отступая: мол, назад — так назад.
Над толпой возникла седая голова с огромным горбатым носом. Она плыла против людского потока и блеяла:
— Тихон Андреевич! Сюда! Сюда! Это я, Отто… Простите! — Хлюппе то и дело извинялся, наступая на ноги посетителей.
Внутри галереи люди молча двигались вереницей по
