преодолевая первые волны огромного моря песка. Я поправил перчатки, устроился поудобнее в кожаном кресле и выровнял стрелки компаса, пока Скарсдейл устанавливал истинный курс.
Я был так занят, что едва успел подумать о предмете, который выронил на трапе карлик. Хотя он так торопился спрятать предмет обратно, что чуть не выхватил его у меня из рук, я не мог не осознать его значения. Это был квадратный обломок древнего камня. Того типа камня, что уже был мне знаком. На нем были высечены полустертые непотребные иероглифы, подобные тем, что были найдены во время экспедиции Паттерсона в Антарктику — иероглифы, над расшифровкой которых профессор с таким тщанием трудился последние несколько лет.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Ветровое стекло покрылось пылью, когда мой номер 1 лег на курс, и мы миновали три другие машины, послушно выстроившиеся за кормой. Было бы утомительно рассказывать обо всех происшествиях следующих дней. То были дни адской жары и песка; дни мучительных страданий в вездеходах. И все же, несмотря на эти трудности — мы отправлялись на отдых лишь в девять часов вечера, совершенно измученные после целого дня, проведенного за рулем раскачивающихся, встававших на дыбы машин, — экспедиция преодолела двести километров пекла за четыре дня.
Мы все отдавали должное конструкции вездеходов, а Скарсдейл и доктор Ван Дамм были в восторге от их работы. Одна из запасных машин, пилотируемая Прескоттом, доставила нам некоторые неудобства, потребовавшие замены подшипников на главных катках, но все четыре машины к вечеру четвертого дня благополучно прибыли в Нильстрем. И пусть мои подозрения относительно Залора усилились, карлик оказался хорошим проводником и безошибочно ориентировался даже в разгар песчаных бурь, которые только усугубляли наши мучения.
Каждый вечер мы разбивали лагерь на самом ровном участке местности, какой могли найти; вездеходы ставили в углублении, защищая их от ледяного ветра, поднимавшегося с наступлением заката. Не располагая дровами, мы не могли развести костер и поэтому в первый вечер использовали две большие горелки — новый тип примуса, разработанный Скарсдейлом. Они послужили двоякой цели, то есть помогли нашей маленькой компании согреться, а также заварить чай и разогреть мелкие консервированные деликатесы. Но, какой бы приятной ни была идея светского чаепития в этот вечерний час, реявший в воздухе песок лишил нас всякого удовольствия от пикника, и после первого вечера мы стали собираться на общую трапезу в командном вездеходе Скарсдейла, прежде чем разойтись на ночь по своим койкам.
Залор, по какой-то причине, известной только ему самому, не любил ночевки в вездеходах, хотя чувствовал себя внутри достаточно комфортно, когда машины находились в движении. Завернувшись в плащ, он спал под командирской машиной, выкапывая для себя в песке что-то вроде гнезда. Это меня вполне устраивало, и в первый же вечер я запер за ним дверцу, довольный тем, что он проведет следующий день в машине Ван Дамма. Вездеход доктора пойдет впереди, а мне нужно будет только следовать за ним.
Я долго раздумывал о скрытом значении таблички, которую карлик хранил под одеждой; сам он никогда не упоминал о ней ни словом, ни жестом после того неловкого мгновения на ступеньках вездехода. Я чувствовал, что при первой же возможности должен обсудить случившееся со Скарсдейлом, но в то же время боялся, что это может внести диссонанс в нашу маленькую группу. В конце концов, могло быть какое-то вполне заурядное объяснение; скажем, профессор сам дал Залору табличку, чтобы с помощью ее тот определял направление.
И все же, удобно устроившись в койке и прислушиваясь к шуршанию песка по ветровому стеклу, сопровождаемому завываниями ветра в углах машины, я не мог заставить себя заговорить на эту тему, а днем такой возможности не представлялось. Как будто по негласному договору, профессор в ночные часы и сам прекращал всякое общение; он лежал на своей койке напротив с большой дымящейся металлической кружкой чая у локтя и углублялся в потрепанную тетрадь, испещренную пространными карандашными заметками.
Время от времени он обращался к столбикам цифр, написанных чернилами на маленькой карте, которую он днем разворачивал на навигационном столике, и порой его таинственные вычисления продолжались до самого рассвета. Настольную лампу он направлял на свою койку, и крошечный круг света очерчивал его бороду золотым ореолом, а длинные струйки пара, поднимавшиеся к лампе от нетронутого чая, создавали ощущение уюта посреди тех гиблых мест, где мы оказались.
Этот образ, последнее, что я обычно видел перед сном, врезался мне в память и все эти несчастные годы продолжает преследовать меня во время долгих ночных бдений. Скарсдейл, как правило, первым вскакивал по утрам, несмотря на все свои вычисления. Мы вставали еще до шести, чтобы воспользоваться утренней прохладой — к девяти пустыня превращалась в раскаленную печь, — и каждое утро проклинали профессора, так как около шести часов он включал клаксон на передней панели нашего вездехода, чей гудок, надо полагать, отдавался эхом на многие мили вокруг.
Мы обычно завтракали в пути, прямо из консервных банок и пакетов, и профессор на полчаса брал на себя управление, позволяя мне поесть. С благословенным чувством облегчения я проводил свободные минуты за штурманским столиком, глядя на простиравшийся впереди странный лунный пейзаж. Для меня это были уникальные впечатления, поскольку за рулем я постоянно сверялся с компасом и за неимением времени не замечал тонкие градации ландшафта.
В любом случае, заметить их было бы трудно, когда Скарсдейл бешено гнал вездеход вслед за облаком пыли, поднятым машиной Ван Дамма. И, пока мы продвигались вперед, край темных гор на горизонте медленно поднимался в небо.
Пустыня казалась необитаемой, и единственным признаком жизни были фигуры трех оборванных кочевников, представшие перед нами на далекой дюне к закату второго дня. Кочевники рассматривали нас, словно резные изображения на каком-то заброшенном саркофаге древнего Карнака. Не знаю, почему мне пришло в голову такое сравнение, но эта пустыня, хотя она и не имела ничего общего с Египтом, древним или современным, не могла не напомнить о той молодой цивилизации.
Я намеренно говорю «молодой», потому что область, куда мы так беспорядочно и безжалостно проникали, была гораздо более древней и нечестивой. Думаю, мы все почувствовали это к вечеру четвертого дня, когда наконец прибыли в Нильстрем. Кто знает, что мы ожидали увидеть; Скарсдейл, разумеется, бывал в Нильстреме и раньше, и город его не удивил. Скажу прямо, я подобрал неточное слово, ибо Нильстрем едва ли можно было назвать городом. Он представлял собой всего-навсего сбившееся в кучу нагромождение лачуг из обожженного кирпича,
