Бэзил Коппер
ВЕЛИКАЯ БЕЛАЯ БЕЗДНА
Затерянные миры Том XXIX
Посвящается Говарду Филлипсу Лавкрафту и Августу Дерлету Открывателям Путей
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Некоторые — и таких немало — склонны считать мой рассказ болезненным бредом. Спору нет, обстоятельства, сопутствовавшие гибели Большой северной экспедиции, вполне могли превратить человека нервного и чувствительного в пускающего слюни идиота. Движущиеся огни в небе, которые предваряли Пришествие весной 1932 года, остались почти незамеченными мировой прессой, но исчезновение такого выдающегося полевого исследователя, как профессор Кларк Эштон Скарсдейл [1], в непроницаемой пустоте громадных и непостижимых пространств едва ли могло быть обойдено молчанием.
Я, единственный выживший из пяти участников проникновения в неведомое, видел многое — Бог свидетель, что такое и сильнейших свело бы с ума. Мне предстоит жить под гнетом неверия и насмешек, пока правда не станет известна. Миру лучше надеяться, что этот миг никогда не наступит.
Тем временем я остаюсь единственным человеком на земле, кто ведает, как и почему несчастный Скарсдейл навсегда скрылся с глаз смертных в Великой Белой Бездне. Я знаю, с какими недоступными уму, бесформенными существами он делит сейчас свою обитель вдалеке от нашего мира; знаю и многое другое. Мозг мой, слишком долго хранивший это знание, горит в огне, и я шарахаюсь от теней или в страхе просыпаюсь по ночам, когда незаметно подкравшийся ветер вдруг стучится в ставни моей спальни.
Из-за ветра я ненавижу зиму в этих широтах. Ветер словно налетает из самых сумрачных краев света и сковывает сердце ледяным холодом. Робсон, мой старый друг — только он хоть немного верит моим рассказам — был недалек от истины, назвав меня «человеком без тени». Он подразумевал лишь мое изможденное тело и истерзанную душу, которые до того ослабели, что не в силах, по его мнению, отбросить на землю свой образ. Но для меня в его словах заключен жуткий смысл, в особенности же воспоминание о том ужасном дне, когда Великая Белая Бездна впервые явила себя живущим.
Я берусь за эти отрывочные записи, прежде чем изложенные в них события бесповоротно ввергнут мой разум в пучину безумия. Я не жду, что мне поверят. В лучшем случае, неверящие только укрепятся в своей предубежденности; в худшем, если мои записки будут раньше времени обнаружены, меня упекут в какую-нибудь уединенную клинику, где я наверняка окончу свои дни. Я не сомневаюсь, что дни эти сочтены. Но и благословенное забвение не сулит мне утешения — кто знает, не повстречаю ли я за гранью, за тонкой завесой, которую люди именуют жизнью, тех, Других, что извиваются, вздымаясь тяжкими волнами, в самых далеких и темных областях мироздания?
Мысль о том, что я встречусь лицом к лицу с чудовищем, бывшим когда-то Скарсдейлом, внушает мне непреодолимый страх. Перспектива вечности в подобном обществе и ужас перед другими существами, созданиями столь безбожными и кощунственными, что я даже не решаюсь на них намекнуть, заставляют меня цепляться за остатки моей жалкой жизни. Слава Богу, я иногда еще сплю без сновидений; можно довольствоваться и этим. И если мои записки послужат хотя бы для нескольких здравомыслящих людей предупреждением о нависших над Землей опасностях, они могут еще оказаться весьма полезными для всего человечества.
С чего, однако, начать? Вот и первая заминка: не хотелось бы, чтобы мое душевное здоровье изначально поставили под сомнение. Итак, имя мое от рождения — Фредерик Седдон Плоурайт. С точки зрения описываемых событий, не имеет значения, как я жил до достижения зрелости, читателя же это должно интересовать еще меньше. Скажу лишь, что по окончании университета я изучал самые странные предметы на границах научного опыта и в конце концов занялся фотографией. Я мастерски овладел техникой научно-исследовательских и географических съемок и в первые десятилетия века сопровождал ряд важных экспедиций, среди которых следует назвать путешествие фон Гагенбека к Кварцевым горам Внешней Монголии и масштабные геологические изыскания Френсиса Лутрелла в аризонской [2] пустыне в 1929 году. Последняя экспедиция едва не стоила мне жизни.
Мои фотографии, запечатлевшие фантастические пейзажи и невероятных животных со всех концов света, привлекли внимание не только научных и географических журналов, но и популярной прессы. Мои услуги начали пользоваться растущим спросом. Я вел обеспеченную жизнь, а к тому же предусмотрительно сохранил за собой права на негативы; годам к тридцати пяти сбережений у меня оказалось более чем достаточно. С тех пор я стал подходить к заказам более избирательно и соглашался лишь на те предложения, что обещали рискованные и даже экстравагантные приключения.
Имя Кларка Эштона Скарсдейла я впервые услышал в 1931 году. Произошло это, насколько помню, в связи с грандиозным санным путешествием по Антарктике, затеянным покойным Кросби Паттерсоном. Жестокая и трагическая судьба Паттерсона и пятерых его спутников хорошо известна и не нуждается в повторном изложении. К Скарсдейлу обратились за помощью в истолковании некоторых аспектов катастрофы. Его заключения широко освещались в прессе, и мне живо запомнилась одна фотография: сильная, бородатая фигура Скарсдейла склонялась над любопытными наскальными надписями, найденными в том месте, где шесть полярных исследователей встретили ужасную смерть. Годом или двумя позже совет попечителей Чикагского музея, финансировавшего большую экспедицию Паттерсона, обратился ко мне с просьбой сфотографировать эти надписи. То была замечательная поездка, занявшая больше трех недель; но надписи и их происхождение не имеют отношения к моему рассказу. Позднее я попросил и получил от попечительского совета разрешение опубликовать ряд снимков в «Geographica», ученом журнале, где все чаще печатались мои работы.
Мои новые материалы вновь привлекли внимание прессы. Спустя месяца два после публикации снимков в «Geographica», я получил от профессора Скарсдейла первое из нескольких загадочных писем. Начало переписки с профессором, оказавшим такое глубокое влияние на мою жизнь, было донельзя прозаическим. Скарсдейл просто поздравил меня с успешным решением сложных технических задач, позволившим мне получить столь великолепные и оригинальные фотографии, и добавил, что мои снимки стали для него существенным подспорьем в исследованиях.
В то время он не предложил мне встретиться и я, несомненно, быстро забыл бы о нашей краткой переписке. Но случилось так, что я приложил к своему ответу весь комплект выполненных для музея фотографий. Их, разумеется, было больше, чем появилось в прессе; я также увеличил определенные фрагменты снимков, изображавших петроглифы и иероглифы.
