будто отходя от сложного, запутанного сна. Линяев и Чернин с чувством пожали его вялую руку.
— Непонятно, — сказал Елисеев. — Помнится, я бежал за ружьем.
Линяев покачал головой.
— Это объяснимо, Елисеев. Просто вы более великий охотник, чем думаете.
— То же самое я говорил на производственных совещаниях, — подтвердил Чернин.
Ночью они въехали в Кочетовку. Час торговались с дежурным Дома для приезжих. Дом для приезжих навсегда лишится гостиничной солидности, если предоставит койку без проволочек. Так уж повелось.
Часа полтора ушло на бессонницу. Линяев сжимал веки. Пытался использовать храп соседа в качестве колыбельной. Даже придумал ей название: колыбельная «Застольная», — от соседа расходились волны спиртного аромата. Линяев ворочался, устраивал поудобней натруженные мышцы.
Он ворчал на бессонницу, но без злобы. Эта бессонница иная, чем те многие, доводившие его до психического изнеможения. Она — порождение его возбужденного мозга. Он сегодня охотился. Потом толкал плечом машину.
Жилистый Елисеев сказочно вынослив. Со своей кинокамерой он исходил пешком полсвета, Чернин несколько лет тому назад выиграл первенство области по штанге. И он, Линяев, сегодня взял на себя причитающуюся треть трудностей. Как равный. Не больше, но и не меньше.
С утра Чернин и Елисеев поехали по хуторам.
Линяев пошел в сельсовет. Его интересовала культурная жизнь Кочетовки.
На дверях сельсовета висел замок. Линяев сел у крыльца на свежую, недавно отесанную скамью. Умению ждать он научился давно, в той же крошечной районной редакции. Это качество не менее ценно, чем напор и изворотливость, с помощью которых журналист достает наиболее скрытый материал.
Как из-под земли появился мужчина в полушубке. Он присел на скамью и сразу посоветовал:
— А вы езжайте на Север.
— Зачем же на Север?
— Как «зачем»? — опешил мужчина. — Да там хорошо!
— Именно?
Мужчина принялся загибать кургузые пальцы.
— Там воздух. Олени. Туды везут лимоны. Шоколад. Платят во! — Он показал на кадык. — Опять-таки холод, и мясо схоронишь твое.
— Какое мясо?
— То, что у тебя на костях.
— Вы вербовщик?
— Не, я сам там был.
— Расхваливаете, а уехали.
— Там одно плохо. Не поговоришь вволю. Народу меньше, да и тот все молчит. Тут наговорюсь годика на три впрок. И вернусь.
Пришла секретарь сельсовета.
— Арефьев уже тут! Как язык у тебя не оборвется, Арефьев? Господи, говорит и говорит.
— Зря ты. Язык мой крепкий. Я еще норму не выполнил. Человеку положено за жизнь сказать норму слов, — пояснил он Линяеву. — А я там молчал и не выполнил свою норму, Во мне все слова так и остались, — он погладил желудок. — Новые тоже накопляются. Куда их деть, а?
Секретарь открыла сельсовет. Линяев и мужчина перебрались в сельсовет. Линяев спросил о председателе. Председатель, оказывается, был в правлении колхоза и оттуда пошел домой. Понадобились какие-то бумаги. В свою очередь секретарь заметила: товарищ по виду журналист, не знает ли он Александра Мыльского? Важный фельетон сочинил товарищ Мыльский.
У нее усталое лицо многодетной матери. Для женщины с таким лицом нужно писать, не утаивая правды. И если фельетон ее тронул, значит, Мыловаров задел важные проблемы.
— Культурная жизнь? — переспросила женщина. — Течет у нас культурная жизнь. Раньше лужа была. Теперь не река, а ручей есть. Значит, у колхоза новый клуб мест на полтыщи. Работают кружки. А все председатель. Любит он искусство, не жалеет средств. Вот недавно хор одел в народные костюмы, в городе пошил. И для оркестра купил всякий электрический музинструмент.
— «Пошил», «купил», — передразнил ее говорливый мужчина. — Можно подумать, деньги взял со своей сберегательной книжки. Да он…
— А ты, Арефьев, молчи, — перебила его женщина. — от тебя-то совсем мало прока. Летаешь туда-сюда. Вот пропесочит тебя товарищ на всю область. Сфотографирует на кино, тогда поговоришь.
— Да я ничего, — смутился Арефьев.
Линяев спросил, где живет председатель, и вышел на улицу. Сойдя с крыльца он посмотрел в небо, какова, мол, погода, но проходившая мимо толстушка истолковала его интерес сугубо по-своему.
— Дядечка, вам кого-то надо?
— Дом вашего колхозного председателя.
Толстушка задумалась, темные глаза ее под низко повязанным белым платком отразили напряженную работу ума, будто он искал дорогу в Париж.
— Он живет вон там. Справа четвертый дом. — Она указывала совсем в противоположную сторону.
Линяев выразил свое недоумение вслух.
— Там, там, не сомневайтесь, — заверила толстушка и даже обидчиво поджала губы.
Председательский дом и впрямь оказался четвертым справа. Линяев распахнул железную калитку и, ступив во двор, тотчас подвергся фланговой атаке. Из будки размером с финский садовый домик вылетел матерый пес невообразимых цветов от песчаного до черной ваксы. Из-под его мощных лап летели комья грязи и талого снега. Линяев успел загородиться своей длинной ногой. Пес метался с оглашенным лаем, выискивая уязвимое место в обороне незваного гостя.
— Эй, есть здесь живые? — позвал Линяев.
Кто-то мелькнул за стеклами веранды, на высокое, почти боярское крыльцо выплыла миниатюрная старушечка в просторных не по росту ватнике и резиновых сапогах. Приставила ко лбу руку козырьком и вгляделась в Линяева. Тот взмолился:
— Мамаша, уймите пса! Я не вор, я должностное лицо!
— Ты поговори с ним, поговори, — доброжелательно посоветовала старушечка.
— Барбос, веди себя приличней!
Пес изловчился, едва не впился желтыми зубами в штанину. Линяеву пришлось совершить пируэт в стиле тореро.
— Он по-хорошему не понимает, — сообщил Линяев с поля боя.
Старушечка сползла с крыльца. Пес добровольно поджал хвост и убрался в будку.
— Если не секрет, зачем вам этот тигр? — спросил Линяев.
— А как без него? Одной-то боязно. — Старушечка поежилась под свободным ватником.
Выходит, они живут вдвоем, председатель и его мать. Сын, конечно, с утра допоздна пропадает на работе, и старушечка и вправду целыми днями одна. Линяев представил ее, маленькую, в этом огромном кирпичном доме и посочувствовал: может, пес для нее не только сторож, но и единственный собеседник.
— А сейчас-то ваш сын, надеюсь, дома?
— Поехал, поехал, — наверное, не расслышав, сказала бабуся. — Оттуда на кирпичный завод. Надо, говорит… Теперь уж, поди, на кирпичном.
Отсюда до завода девять верст. А может, и километров. Запамятовала старушечка.
Линяев потер затылок. Околачиваться до возвращения председателя в станице — пропадет день. Он развел руками.
— Помаршируем на завод. Нет другого выбора.
Старушечка всполошилась.
— Куда ты в степь? Из тебя смерть глядит, а ты в степь.
Из него глядит смерть — значит, он вдвойне обязан маршировать.
Он шагал по степи пригнувшись. С его ростом трудно идти против ветра. Ветер задувал даже в пуговичные петли пальто. Линяев поглядывал на часы. Со школьных уроков он помнил среднюю скорость человека — пять километров в час. Два часа пятнадцать минут ему отпущены на дорогу. Если он обычный человек.
