Первый наш ночлег[316] пришелся на высоком месте вблизи горных массивов, на берегу холодной речки, окаймленной прошлогодней травой и низкорослым кустарником. Подводчики всю ночь поочередно не спали, то и дело раздавались их выкрики: «Кто там (подразумевается у наарканенных лошадей) идет? Я вижу!». Говорят, такой уловкой удается иногда действительно остановить вора, который в таком случае откликнется обычной фразой: «Свой! Иду к тебе».
На следующий день мы были в пути очень рано и в теневом холодном воздухе, к тому же при резком встречном ветре, порядком мерзли; отдохнувшие животные подвигались ходко. Подводчики зорко всматривались во все стороны и старательно призывали нас к вниманию и готовности: «Не успеете оглянуться, как наскочат тангуты!». Для их успокоения мы ехали держась плотной кучей, с винтовками за плечами.
Общий характер местности оставался прежним: мы шли по луговому нагорью, богатому родниковыми водами, и постепенно втягивались в горы, а затем благополучно достигли и вершины перевала Сечен-ла. Отсюда к северу горы круто обрывались, будучи изборождены глубокими каменистыми ущельями, по дну которых по мере опускания вниз нагромождались серые валуны в хаотическом беспорядке, до крайности стеснявшие движение каравана. Здесь дорога вообще очень трудная – крутая, крепкая. Мы спускались по ущелью Сечен-чю, словно в темную бездонную пропасть.
По сторонам залегали дикие девственные уголки с густым пышным кустарником, на фоне которого там и сям приятно выделялись большие или меньшие группы елей. Еще красивее громоздились серые скалы или стояли особняком великаны-отторженцы с зеленоватым мхом и лишаями. Горную тишину старались пробудить многочисленные ручьи, иногда с шумом низвергавшиеся по крутизнам и обвалам.
Из млекопитающих в описываемых горах водится кабарга, за которой в наше здесь следование охотились местные тангуты, применяя облавный способ; а из птиц нами отмечены следующие: фазан (Phasianus decollatus Strauchi), красный вьюрок (Carpodacus), несколько видов краснохвостов (Ruticilla), красивые и вертлявые кустарницы (Pterorrhinus davidi et Trochalopteron ellioti), многочисленные синицы, овсянки, завирушки и др., словом, фауна этих гор много напоминает таковую Восточного Нань-шаня.
Спустившись вниз около пятнадцати верст, ущелье вдруг расширилось, превратилось в долину; горы раздвинулись, понизились, и вскоре показалась кумирня Мартун-гомба с белыми домиками, группировавшимися вокруг небольшого храма, живописно расположенного на довольно крутом скате, заросшем густым осиновым лесом. Немного поодаль обнаружилась другая кумирня – Сечен-гомба, расположенная на другом – левом берегу речки.
Вокруг того и другого монастыря располагались пашни, грубо, неумело обработанные, в особенности в сравнении с образцовой обработкой китайцев.
Ниже Сечен-гомба селения встречались нередко, пока не сузилась долина и не заперлась окончательно крутыми обрывистыми берегами. Падение русла опять увеличилось, появились каскады, однако стоявшие подо льдом, и наша тропинка довольно часто перемещалась с одного берега на другой. Подножье гор выглядело весьма печальным и унылым и при ветре всегда давало массу пыли, омрачавшей горизонт; голубая окраска неба и прозрачный воздух остались в горах.
Речка Сечен-чю привела нас в селение Конь-эмень, насчитывавшее в это время свыше ста глинобитных домов и около пятисот человек жителей магометан – трудолюбивых дунган или саларов[317]. В этом селении имеется старинная мечеть[318],во главе которой стоит, как известно всему населению, заслуженный ахун. Вблизи мечети расположен мазар с красивыми резными окнами, построенный, как говорят, в память двух подвижников – мулл. Конь-эмень населен исключительно земледельцами, возделывающими пшеницу. Дома-фермы окружены садами, состоящими преимущественно из персиковых и абрикосовых деревьев; в небольшом количестве имеются также яблони и груши. Летом здесь жарко, еще жарче, конечно, в долине самой Желтой реки, к которой мы теперь и приближались.
По словам местных жителей, в ближайших окрестностях Конь-эменя покоятся залежи золота, но почему-то они не разрабатываются.
Мы ночевали в доме старшины селения: вечером и утром деревенская тишина нарушалась громким призывом на молитву с вершины минарета, откуда местный мулла возглашал: «Аллах акбер! Аллах акбер!».
Сегодня третий день нашего движения от Лаврана, сегодня мы должны прибыть в город Сюань-фуа-тин. Выступаем по обыкновению рано – едва забрезжит утро. К сожалению, пыльная дымка кладет мертвый отпечаток на все окружающее. В воздухе тихо, тепло. Мы следуем постепенно вниз среди густого населения дунган и оседлых тангутов. Дорога проходит то по береговым террасам, то по дну галечного русла. По бокам стоят высокие и низкие обрывы из плотных красно-бурых глин.
Вскоре затем речка Сечен-чю сливается с пришедшей с востока речкой Читай-богоу, образуя в дальнейшем течении речку Чжан-гагун. Отсюда открывается вид на грандиозный прорыв, который сделала своим величавым шествием знаменитая река Китая – Хуан-хэ. Это в северном направлении, тогда как к югу выделяются матовой белизной вершины Амнэ-чунак.
Еще ниже, ближе к Желтой реке, караван проходит очень красивым местом: слева стоит обособленный кряж все тех же плотных, словно конгломератных, глин, а посредине – картинно переброшен через Чжан-гагун горбатый мост, за которым наш путь тотчас меняет северо-восточное направление на северо-западное и после пересечения нескольких второстепенных отрогов вступает в долину главной реки. Пройдя вверх по правому берегу этой последней еще около семи верст, мы достигаем городка Сюань-фуа-тина (войдя в восточные ворота, а выйдя в западные – одной и той же улицы), у верхней окраины которого и находим себе помещение на ночь.
Подобно Гуй-дую, городок Сюань-фуа-тин расположен на правом берегу верхней Хуан-хэ, вдоль ее течения, и подобно всем городам в Китае обнесен стеной. По-нашему это даже не городок, а маленькое селение, состоящее всего из одной проезжей улицы с несколькими десятками домов и двумя-тремя лавками, обслуживающими местное население.
К югу в горах живописно выделялась китайская мяо – молельня с хэшеном, или священником во главе.
Характер Желтой реки и ее долины в общем сильно походил на таковой в гуйдуйском районе, по крайней мере мне лично это сравнение сразу пришло в голову. И здесь долина простирается в ширину от двух до трех верст, будучи окаймлена серыми безжизненными горами; и здесь берега то низкие, то возвышенные, в особенности в сужениях реки, где они к тому же часто очень высоки – в несколько сот футов – и затейливо обмыты или обдуты ветром, оставляя для дороги или тропинки узкий гребень или головоломный карниз; и здесь серое галечное ложе реки простирается до ста или ста пятидесяти, редко двухсот саженей в ширину. В настоящий ранневесенний период воды в реке было немного, и в широких местах ее каменистое русло было обнажено на значительные расстояния. Другое дело летом, когда Хуан-хэ иногда выходит из берегов: ее бурливое, стремительное движение действительно величаво, «без меры в ширину, без конца в длину» грозно шумит серыми волнами.
