ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Данная книга составлена из текстов, так или иначе связанных с биографией Н. М. Зоркой: это воспоминания о ней, ее воспоминания об ушедших друзьях, обнаруженные в архиве мемуарные записи и некоторые интересные тексты, добавляющие штрихи к ее портрету. Дополнительный раздел книги посвящен А. М. Зоркому и П. М. Зоркому, ее младшим братьям.
Нея Марковна Зоркая (1924–2006) — историк культуры и киновед, ученый-теоретик, публиковавший в солидных книгах результаты своих фундаментальных исследований, кинокритик, напечатавший в актуальной прессе сотни статей, очерков, портретов, рецензий, репортажей. Конечно же, доктор и профессор, и заслуженный деятель, и ветеран, и лауреат. Теперь ее достижения перечислены в энциклопедиях, хотя никакой справочник не вместит перечня проведенных ею от Казахстана до Пенсильвании конференций, круглых столов, форумов и кинонедель, составленных ею сборников, буклетов, проспектов, прочитанных ею лекций, выправленных диссертаций. Бесчисленные ее интересы всегда обретали реальную форму деятельности, увлекая и других новизной, азартом первооткрывательства. Поэтому встреча с Неей Зоркой оставила четкий след в памяти, в жизни, в творческих исканиях многих и многих коллег, друзей, учеников, слушателей.
Пусть ее живой голос напомнит им о невозвратных днях. А новым поколениям, если случится кому-то заглянуть под обложку с лубочным портретом рыжего кота, пусть расскажет о том, какие люди жили на свете и как они умели работать — над собой и в своей профессии.
Сами былые времена обращаются к нам со страниц этой книги.
Хронологически ее «сюжет» охватывает период от 22 июля 1941 года до 11 декабря 2006 года. От теплой московской ночи, когда немецкая бомба разнесла в щепы Театр Вахтангова и арбатские жители, в их числе школьница Нея Зоркая, скорбно разглядывали воронку на месте старинного особняка. И до того морозного московского дня, когда я, составитель этой книги и дочь ее главной героини, на служебном входе в Большом Николопесковском переулке дожидалась худрука Вахтанговского театра — Михаила Александровича Ульянова, чтобы записать на диктофон несколько слов его воспоминаний. Подчеркнуто легкой походкой и с элегантной тросточкой, как бы и ненужной, как бы прикидываясь актером в роли немощного, он летел вахтанговскими коридорами впереди меня к своему кабинету, обставленному красным деревом на фоне благородных синих стен, и я едва за ним поспевала. Ему было трудно ходить, еще труднее — стоять и сидеть, а легче всего — бежать, словно готовясь к взлету. К тому дню уже два месяца как не было в живых Неи Зоркой, его надежного друга с молодости, и самому Михаилу Ульянову на этом свете были отмерены еще три месяца и две недели. Ни он, великий артист, ни я — растерянный интервьюер — об этом не подозревали. Но говорил, наговаривал на мой диктофон, Ульянов уже тогда устало и грустно. «Ну что, получилось? — спросил он. — Машуня, я главное сказал: редкий человек была твоя мама. То есть я хочу сказать: редкая была Нея, особенный она человек».
Нея Марковна Зоркая родилась 12 июля 1924 года в Москве, на Тверской, и первую половину жизни прожила на Арбате, а вторую — на Аэропорте, считая себя «арбатской эмигранткой» на выселках и мучаясь от ностальгии по настоящей Москве. Ее отец, талантливый историк и заметный публицист, ученик М. Н. Покровского, подписывал свои статьи в марксистской прессе звучным псевдонимом Зоркий, ставшим фамилией для него и детей, а свою дочку назвал по моде времени — Энергия. Получилось выразительно и судьбоносно: Энергия Зоркая. А мать, Вера Васильева из деревни Большая Пасьма Кологривского уезда Костромской губернии, чаще называла девочку именем реки, на берегах которой выросла сама, — Нея. Постепенно второе имя перешло во все документы, включая паспорт.
В сентябре 1941 года М. С. Зоркий (1901–1941), заведовавший кафедрой новой истории в МГУ, со своими студентами ушел добровольцем в Московское ополчение и погиб в боях под Смоленском. Его имя увековечено на мемориальной доске истфака в Московском университете. В. Я. Васильева (1900–1959) до войны работала в КУТВе (Коммунистический Университет трудящихся Востока) и в Коминтерне, где была референтом Георгия Димитрова, а после войны заведовала отделом в Институте востоковедения АН СССР, одна воспитывая троих детей.
Нея Зоркая в 1947 году окончила театроведческий факультет ГИТИСа (мастерская Г. Н. Бояджиева), затем аспирантуру Института истории искусств АН СССР, защитила кандидатскую диссертацию «Творческий путь А. Д. Попова» и до конца дней оставалась сотрудником института. Однако уже в самом начале 1950-х сферой ее основного интереса стал не театр, а кинематограф, о чем подробно рассказано в заглавном эссе данной книги — «Как я стала киноведом». Столбовые вехи на этом ее пути — первая большая книга «Портреты» (1965), написанная вольным языком «оттепели» и ставшая тогда киноведческим бестселлером, и «История советского кино», сначала изданная в Америке (1989, 1994), потом в Японии (1999), а уж напоследок — с исправлениями и дополнениями — у нас (2005).
Итогом изучения раннего кинематографа (от позднего ее отстранили по ничтожным политическим причинам), во-первых, явилось новое открытие старых имен. Их список велик, назову лишь самые для нее дорогие и именно благодаря ей вновь обретшие международный звездный статус: Евгений Бауэр, Иван Мозжухин. А во-вторых (и в главных) — перед ее исследовательским взглядом распахнулись бескрайние и непаханые просторы массовой культуры, фольклорные и лубочные истоки «технического» искусства кино, балаган и бульвар, усыновленные десятой музой. Книга «На рубеже столетий: у истоков массового искусства в России 1900–1910 годов», которая опять-таки по ничтожным причинам задержалась с выходом (1976 — вместо 1972), — основополагающее культурологическое исследование в данной сфере. В 1994-м вышла книга «Фольклор. Лубок. Экран», логическое продолжение темы. А посмертно — «Кино. Театр. Литература. Опыт системного исследования» (М.: Аграф, 2010), где сведены воедино многие волновавшие ее культурные явления, в их числе: посмертная судьба утопленной Стенькой Разиным княжны-персиянки, классический треугольник Арлекин — Коломбина — Пьеро, экспрессионизм в ранних фильмах Козинцева, место экранизации в наследии Юрия Тынянова, кинематограф в творчестве Осипа Мандельштама, советское кино как агиография, феномен Василия Шукшина, структура «Покаяния» Тенгиза Абуладзе, имидж Эраста Фандорина в проекте Б. Акунина, авторский кинематограф Киры Муратовой, смерть поэта Александра Блока. Вот так-то.
Оглядываясь на ее жизненный и творческий путь, я вижу его как наперед проложенный маршрут. И пусть сама она в документальной прозе и в дневниках (это будущая публикация) рассказывает про блуждания и скитания, — не верю. Повороты судьбы (ну, например, тот факт, что в 1970-х она случайно не ушла со всеми киноведами в новый киноинститут, а оказалась в секторе «художественных проблем средств массовой коммуникации») она всегда использовала как остановку для заправки. И смотришь — топливо все чище, скорость все выше, горизонт все шире.
Ее профессиональные качества — это глубокие знания, чистый вкус, уникальная память, редкая трудоспособность, повышенное чувство долга. Ее заслуги — это охват фактического материала, который она сама разыскала, оценила и ввела в научный оборот; это широта обзора, позволявшая ей включать в сферу анализа разнородные по уровню и виду, но единые по сути явления; это готовность понять все то новое, что новое время несет в искусство; это смелость различать зерна и плевелы в отечественной культуре независимо от политической почвы, из которой те и другие произросли. «Застой не нуждается в покаянии», — процитировала ее одна газета в 2005 году.
