другого, однако у всех имеются общие предки, давно уже вымершие.
Рис. 153
Насколько человеческие существа отличаются от прочих животных? Мы знаем, что разные мозги и разные тела во многом схожи. Но, учитывая наши исключительные способности говорить и думать, сами себе мы безусловно кажемся уникальными. Способны ли шимпанзе или гориллы научиться говорить, подобно нам? Опыт показывает, что эти замечательные животные вправду способны устанавливать связи между сотнями слов и идей, что позволяет им создавать «словоподобные» цепочки символов для выражения «транс»-действий, скажем, типа «Положить конфету в коробку». Однако те же эксперименты свидетельствуют, что этим животным сложнее создавать словесные цепочки, в которых терминалы определенных фреймов заполняются другими, уже заполненными фреймами. Иными словами, никто пока не сумел обучить этих животных употреблению выражений, что включают в себя прерывания – то есть выражений типа «Положить в коробку конфету, которая лежит в ведре». Конечно, отрицательный результат наших попыток втолковать животным данную «премудрость» не доказывает принципиальную неспособность этих животных к обучению. Тем не менее нет поводов сомневаться в том, что мы нынешние обладаем способностями, которых не ведали наши предки. Какая эволюция сознания могла породить новые, эффективные формы мышления? Перечислю некоторые варианты ответа.
Способность присоединять новые строки З к старым позволила строить иерархические деревья памяти.
Доступность относительно универсальных «мимолетных» воспоминаний обеспечивает реализацию промежуточных целей и предусматривает использование сложных видов прерываний.
Эволюция параном, то есть изоном, охватывающих несколько сфер мышления, позволяет рассматривать проблемы с разных точек зрения.
Появление дополнительных слоев операторов дает каждому ребенку возможность развиваться поступательно, стадиально.
Ни одно из этих достижений само по себе не порождает, как представляется, какого-либо уникального эволюционного «прорыва». Но вследствие чего такое обилие изменений могло осуществиться настолько быстро? Наши предки отделились от родичей, то есть горилл и шимпанзе, всего несколько миллионов лет назад, а человеческий мозг и разум значительно разрослись лишь в последние несколько сотен тысяч лет. Нам мало известно о том, что именно произошло за этот промежуток времени, поскольку почти не сохранилось останков наших предков. (Возможно, причина отчасти в том, что их популяция никогда не была достаточно многочисленной; отчасти же это может объясняться тем, что они сделались слишком умными, чтобы позволить себе превратиться в ископаемых.) Данный эволюционный интервал настолько короток, что наши гены и мысленные структуры остались во многом подобными генам и структурам тех же шимпанзе. Неужели только увеличение размеров и «емкости» мозга привело к появлению у нас новых способностей? Вообще-то само по себе увеличение размеров мозга ведет лишь к усугублению путаницы в мыслях, а череп становится более увесистым, если угодно, что тоже неудобно. Впрочем, если мы сначала добились существенных успехов в управлении своими воспоминаниями, то затем могли бы использовать больше памяти. Аналогичным образом внедрение новых слоев операторов в старых агентов могло бы обернуться скверными результатами, если бы этому не предшествовало возникновение механизмов управления такими уровнями, «администраторов среднего звена», которые функционировали бы, не вмешиваясь в существующие функции. Если коротко, наша эволюция, судя по всему, действовала иначе: сначала проявились улучшения имевшихся способностей, позволившие нам управлять более крупными агентами, а затем, едва у нас появилась возможность использовать больше механизмов, естественный отбор стал поощрять живых существ с увеличившимся мозгом.
Постскриптум и благодарности
Не стремитесь говорить яснее, чем думаете.
Джереми Бернстайн
В настоящей книге постулируется что любой мозг, машина или что-то другое, обладающее разумом, должно состоять из множества малых элементов, существование которых не осознается. Структура книги отражает этот постулат: в каждом разделе анализируется гипотеза или идея, которая эксплуатирует содержание других разделов. Некоторые читатели наверняка предпочли бы более привычную форму изложения. Я несколько раз пытался пойти навстречу такому пожеланию, но у меня не получалось. Все способы, к которым я прибегал, оставляли слишком многое недосказанным. Разум чересчур сложен, чтобы «вместить» его в форму изложения, которая с чего-то начинается и чем-то заканчивается; человеческий интеллект зависит от связей чрезвычайно густой «паутины» мышления, которая окажется попросту бесполезной, если ее аккуратно распустить.
Многие психологи мечтают о возможности описывать разум в строгих терминах, чтобы психология сделалась такой же четкой и точной дисциплиной, как физика. Но нельзя смешивать мечты с реальностью. Дело вовсе не в мнимых устремлениях физиков, которые будто бы желали описывать мироздание в простых терминах; просто такова природа нашей Вселенной. А вот деятельность разума невозможно свести к простейшим принципам, поскольку наш мозг на протяжении эволюции накопил великое множество разнообразных механизмов. Отсюда следует, что психология никогда не сможет «упроститься» до уровня физики, а любая простая теория разума должна, по определению, игнорировать значительную часть «большой картины». Психология как наука будет находиться в плену ограничений до тех пор, пока мы не составим некое представление, допускающее обилие малых теорий.
Для изложения идей настоящей книги мне пришлось сделать едва ли не сотни предположений и гипотез. Думаю, некоторые ученые станут возражать против такого подхода на том основании, что строгие науки вроде физики и химии показали – куда более продуктивно выдвигать теории с наименьшим числом допущений, «вычеркивая» все, что не выглядит абсолютно необходимым. Однако пока у нас не появится более цельное представление о психологии, эта дисциплина не будет готова к отсечению недоказанных гипотез и избавлению от попыток показать, что одна теория лучше другой, ибо ни одна из современных теорий не кажется достаточно универсальной для того, чтобы просуществовать сколько-нибудь долго. Прежде чем начать ориентироваться в психологическом «лесу», нужно вообразить как можно больше его «деревьев» – и удержаться от соблазна заупрощать психологию до смерти. Наоборот, надо стремиться к усложнению, дабы соответствовать сложности изучаемых явлений.
Минуло почти столетие с тех пор, как люди начали эффективно размышлять над работой «мозговых машин», порождающих мысли. Ранее те, кто пытался рассуждать об этом, не имели возможности проводить необходимые эксперименты, особенно с маленькими детьми, а еще у них отсутствовали знания, позволяющие выдвигать концепции описания сложных механизмов. Но теперь, впервые в истории, человечество накопило достаточно концептуальных инструментов, чтобы начать осознавать, как функционируют машины с тысячами частей. Впрочем, мы едва приступили к изучению машин с миллионами частей, а где-то впереди лишь брезжат концепции, которые требуются для понимания машин с миллиардами частей (между тем именно они составляют наш разум). При столкновениях с системами более крупных и менее привычных масштабов новые проблемы возникают постоянно.
Раз большинство идей, изложенных в настоящей книге, являются гипотезами, было бы слишком утомительно и даже нелепо упоминать об этом на каждой странице.
