дайте мне чаю, хлеба, табаку и не гоните меня до следующего понедельника. Одну минутку, мадам, не падайте в обморок!
Евдокия Семеновна выжидательно окаменела перед зеркалом. Кот и пудель уговаривали ее: «Не бойся, от незнакомца исходит благоприятный запах». Кот и пудель еще раз нюхнули дверь и еще раз подтвердили свое наблюдение: за дверью хороший человек.
— Одну минутку, мадам! — продолжал незнакомец. — Я читаю только то, что написано на посылке, в ней не менее пятнадцати фунтов. Слушайте! Канонерская улица, дом номер три, квартира одиннадцать, Евдокии Семеновне Цуриковой от Алексея Семеновича Цурикова. Псков, цейхгауз номер пятьсот сорок пятый.
— Господи! — воскликнула Евдокия Семеновна. — Он жив?
— Еще как! — столь же обрадованно произнес незнакомец. — Цуриковы сдаются, но не умирают. Они съедают десять солдатских пайков в неделю и кое-что весьма вкусное посылают своим сестрам. Мадам, ставьте самовар! До того, как ему вскипеть, я подожду у ваших дверей.
Евдокия Семеновна опоясала талию широким муаровым кушаком, завязала ленты чепчика бантом, надела чулки и золоченые туфли, кокетливо показала язык своему отражению в многострадальном, видавшем бог знает что и кого зеркале и взялась одной рукой за дверную цепочку, другой за ключ.
— Я вам открываю, — сказала она, сняла цепочку, повернула ключ, привстала на цыпочки и освободила дверь от секретных запоров. Затем она сказала пуделю:
— На кухню!
Пудель повиновался.
— На место, Маркиз!
Кот прошествовал в конец длинного, заставленного шкафами и сундуками коридора. Евдокия Семеновна присела на корточки и позвала:
— Сю, сю, сю! Княгинюшка!
Из-под сундука выбежала белая мышь. Евдокия Семеновна взяла ее двумя пальцами за хвост и унесла в комнату. И только после этого она сняла дверной крюк и отодвинула щеколду внизу. Изобразив на лице своем крайнюю степень благорасположения и приветливости, она легонько толкнула дверь и кокетливо произнесла:
— Прошу! Друзья моего брата — мои друзья!
В квартиру вошел высокого роста человек, небритый, исхудавший, с глазами большими и грустными, некрасивый и даже страшный в своей грязной бараньей шапке и просторной, как больничный халат, шинели. Он спросил, куда можно положить ему свое имущество, состоящее из чемодана и вещевого мешка. Квадратный ящичек, крест-накрест перевязанный бечевкой и обшитый холстом, незнакомец подал в руки мадам Цуриковой. Снял шинель и повесил ее на гвоздик, прикрыв ею собачью плетку и намордник.
— Какой длинноногий! — произнесла Евдокия Семеновна. — Какие на вас грязные штаны и обмотки! Впрочем, мы все приведем в порядок. С кем имею честь находиться в настоящий момент?
— Я есть рядовой Красной Армии Александр Степанович Гриневский. Еще имеется Грин А. С. Это тоже я. От вашего брата вам привет, шесть тысяч поцелуев и всякое другое. Прошу приютить меня, мадам.
— Меня зовут Евдокией Семеновной, — назидательно проговорила Цурикова. — Я не гоню вас, наоборот. Прошу пройти в комнату. Вот сюда, пожалуйста. Мой брат жив? Счастлив?
— Ваш брат проживет сто лет и умрет по ошибке, — махнув рукой, ответил Грин. — Как относительно самоварчика, Евдокия Семеновна? У меня болит голова, я страшно устал.
— Сию минуту! Сию минуту! Мой брат говорил вам, к кому вы идете, иначе выражаясь, — вы знаете, чем я занимаюсь?
— О, да! Он мне сказал, что вы с утра до вечера тасуете колоду карт и иногда, от скуки, распродаете свое имущество. Дорогая Евдокия Семеновна! Я человек застенчивый. Я много говорю только потому, что, в сущности, я очень необщителен и скрытен. Я умолкаю. Мы поговорим за самоваром. Я не ел со вчерашнего утра. Не спал двое суток. Курю только то, что оставляют доброхоты. Я пройду в комнату. Может быть, я сразу же усну. Вы меня разбудите…
Квартира была велика. Грин вошел в спальную, увидел неубранную постель, полуприкрытую ширмами, и, брезгливо поморщившись, прошел в соседнюю комнату. Окинув ее взглядом, остановился и, вздохнув, сказал:
— Ага!
Он попал в мастерскую гадалки, в ее рабочий кабинет. Все стены этой большой комнаты были увешаны портретами царей, цариц и полководцев, олеографиями и зеркалами. Посередине комнаты стоял круглый стол, накрытый черной скатертью, в квадратной стеклянной коробке на бархатном донышке лежала колода карт. Над столом висел на цепочке длинный крокодил с разинутой пастью, на платяном шкафу сидела сова, не живая, конечно. Живой кот Маркиз ходил по следам Грина, предупредительно выгибаясь и мурлыча.
Грин подумал: «Где-нибудь тут должен быть и человеческий череп, а то и весь скелет. Ух, и обстановочка, ай-ай!»
Череп отыскался на этажерке среди фарфоровых чашек, статуэток, бокальчиков. На всех трех полках этажерки стояли книги в добротных кожаных переплетах. Грина заинтересовало, какие тут могут быть книги, он присел на корточки и прочел фамилии авторов на корешках: Шеллер-Михайлов, Вербицкая, Крыжановская-Рочестер, Нагродская, Вернер, Крестовский, Поль де Кок, «Краткий курс гипноза и внушения на расстоянии».
Кот присел подле Грина, он внюхивался в названия и фамилии и пофыркивал.
— Ой, куда вы забрались! — с неподдельным испугом воскликнула Евдокия Семеновна. Она уже успела надеть капот с кружевами, причесаться. Она отражалась в дюжине зеркал, двенадцать Гринов и двенадцать котов расположились вместе с нею в трюмо и голубоватых венецианских глубинах, игравших всеми цветами радуги.
— Забрался в вашу токарную мастерскую, прошу прощения, — сказал Грин, деликатно отступая к стенке. — Уют и роскошь, мадам! Не хватает царских врат и паникадила. Изумительно, мадам!
— Меня зовут Евдокией Семеновной, — я не люблю, когда меня называют мадам. Я извиняюсь!
— Мадемуазель! — поправил себя Грин.
— Евдокия Семеновна, — настаивала Цурикова. — Впрочем, я еще не замужем.
— Запишем и сохраним навеки, мадемуазель Ленорман! Что вам всего больше понравилось в сочинениях высокоталантливой Вербицкой? Ах, слог, стиль, язык!.. Переплет и картинки!
— Вы знаете издание с иллюстрациями? — спросила Евдокия Семеновна.
— Еще как! Я перелистывал его вот этими пальцами. Отличные иллюстрации! Гравюры Ходовецкого и автотипии Ботичелли. Волшебное издание! Как дела с самоварчиком?
— Минут через десять я попрошу вас в столовую, — продекламировала Евдокия Семеновна и вышла из комнаты. Грин взял кота на руки, подкинул его, поймал и кинул на кушетку.
— В открывающейся ситуации можно будет узнать грядущее и насытиться в настоящем, Васька! — воскликнул Грин. — Господи! Сюжеты, сюжеты и самовар!..
И вдруг загрустил. Без всякого повода и причины. Как будто все хорошо: кончилась военная служба, отпустили домой, — в документах, правда, после слов «уволен в первобытное состояние» рукою писаря добавлено: «в отпуск по расстроенному здоровью…» Но это ничего не значит. Голова переполнена замыслами. Хочется работать, работать, работать.
Вот письмо от доброго друга и прекрасной души человека Анатолия Вермонта. Настоящая фамилия его Ферапонтов, он пишет стихи и где-то выступает с ними. В письме своем он сообщает, что Алексей Максимович Горький, собирая и организуя литераторов
