с чарками подогретого ароматного вина. — Я помню его совсем маленьким.
— Да, он возмужал. — Теодриг улыбнулся, мои слова пришлись ему по душе. — Он в прошлом году женился, в начале весны сам должен стать отцом. — Он неожиданно рассмеялся. — А я и не слыхал, что ты тоже обзавелся супругой.
— Увы, у меня на это не было времени.
— Так я и думал. Ну, расскажи, что важного случилось на Острове Могущественных?
— О смерти Горласа ты слышал, — сказал я.
— Плохая история, очень плохая. Я сильно огорчился. Славный был воин.
— Тогда ты знаешь и о женитьбе Верховного короля. Что до остального, тебе известно больше, чем мне; я много месяцев жил в Инис Аваллахе.
— Не с Пендрагоном? — удивленно поднял бровь Теодриг.
— У него есть свои советники, — просто ответил я.
— Да, но ты...
— Нет, так лучше. Когда надо, Утер меня выслушает, а я его. Мне этого довольно.
С минуту мы прихлебывали сладкое вино, чувствуя, как отогревается промерзшее нутро. Теодриг ждал, пока мы сами объясним, зачем приехали.
— Так получилось, — сказал я, отставляя кубок, — что я здесь с поручением от Верховного короля.
Теодриг подался вперед.
— Дело это довольно важное, лорд Теодриг, и требует твоего участия.
— Я сделаю все, что в моих силах. Для тебя, Мирддин Эмрис, не меньше, чем для Верховного короля. В этом можешь не сомневаться.
— Спасибо, друг мой. Однако просьбу мою исполнить нелегко, и я попрошу тебя хорошенько подумать и, может быть, обсудить ее со своими советниками.
— Как пожелаешь. Все же, если ты посчитал нужным приехать ко мне, я отвечу, что не откажу тебе ни в чем. Ибо я рассуждаю так: коли я не мог бы помочь, ты бы не стал ко мне обращаться.
Догадался ли он уже, зачем я приехал? Теодриг умен; следующие его слова подтвердили мое подозрение.
— Просьба твоя касается ребенка?
Я кивнул.
— Чей он?
— Игерны и Аврелия, — отвечал я.
— Так я и думал, — задумчиво проговорил Теодриг. — Не Утерова, но та же благородная кровь. Итак, Пендрагон не хочет постоянно видеть перед глазами того, кто перешел дорогу его собственным детям.
— В этом-то и дело, — согласился я. — Однако ребенка надо сберечь...
Теодриг важно кивнул:
— Потому что он будет следующим Пендрагоном Британии!
Уверяю, порой я бываю слеп, как любой из нас. И вот подтверждение: до этих слов Теодрига я ни разу всерьез не думал, что ребенка ждет славное будущее. Даже в тот миг я не поверил. Для меня это был всего лишь младенец, которого следовало уберечь от опасного честолюбия окружающих, но никак не будущий король. Я был слеп, как крот.
Каюсь, тогдашние события и свершения занимали меня куда больше, чем одна маленькая жизнь. Я не видел дальше своего носа. Такова простая истина, и мне стыдно в ней сознаваться.
Теодриг продолжал:
— Я вижу, в чем затруднение. Стоит Дунауту, Морканту или кому-нибудь еще из их своры узнать, что у Аврелия есть наследник, — и мальчишке не жить.
— Да, опасность угрожает ему самому и, возможно, тем, кто будет с ним рядом.
— Ха! Пусть только попробуют его тронуть! Пусть попробуют и узнают, что такое праведный гнев!
Это не было пустой угрозой: Теодриг не бахвал. Однако мне мало было его чувств, пусть даже самых благородных.
— Знаю, что у тебя никакая опасность мальчику не грозит. Сила и мудрость твоя и твоих людей тому порукой. Ведь его надо будет не только оберегать, но воспитывать и учить.
— Гвителин по соседству, в Лландаффе. Не бойся, мальчонку будут учить как следует. — Теодриг отхлебнул вина и улыбнулся во весь рот. — Сын Аврелия — в моем доме. Для меня это большая честь.
— Увы, о ней не следует трубить. Больше он не сын Аврелия, а просто твой приемный ребенок.
— Конечно. Твоя тайна, Мирддин Эмрис, останется в моем сердце.
— Наша тайна, Теодриг, — напомнил я. — И больше мы не будем о ней говорить.
— Не будем, — согласился Теодриг, — только скажи, как зовут мальчика? Как его называть?
Стыдно признаться, но об имени для ребенка я не подумал. Ни Утер, ни Игерна об этом не позаботились, а мне за тревогами о его безопасности недосуг было думать об остальном. Однако у человека должно быть имя...
Слово приходит, когда в нем возникает нужда. И сейчас, как уже нередко случалось прежде, имя само сорвалось с языка:
— Артур.
И, едва проговорив его, я вновь услыхал голоса из видения: лондонская толпа выкликала: «Артур! Артур! Да здравствует Артур!»
Теодриг не сводил глаз с моего лица, брови его тревожно сошлись.
— Что-то не так?
— Все хорошо, — заверил я. — Ребенок... пусть зовется Артуром. — Теодриг повторил, словно пробуя имя на язык:
— Артур... хорошо. Хотя имя странное. Что оно означает?
— Думаю, ему самому придется наполнить смыслом свое имя.
— Тогда постараемся, чтоб он дожил до той поры, — отвечал Теодриг. Он вновь взял чашу и поднял ее повыше: — За Артура! Здоровья ему и долголетия, мудрости и силы! Да заслужит он почетное место на пиршестве отцов!
Мы с Пеллеасом еще немного пробыли в Каер Мирддине и охотно задержались бы подольше, но нам, едва погода наладилась, надо было отправляться в Инис Аваллах. В дороге не случилось ничего примечательного, мы вообще не встретили ни одного человека. Однако в день отъезда из Диведда на меня накатила странная тоска. Безымянное томление, мучительное и острое, как горе.
В памяти всплыли все прежние потери. Одно за другим возникали лица тех, с кем я встречался в жизни и кто теперь истлевает в земле: Ганиеда, прекраснейшая из дочерей человеческих, жена и возлюбленная, ее светлый взгляд и звенящий смех, блестящие локоны, длинные и черные, лукавая улыбка, когда она что-то скрывала, сладость ее лобзаний...
Хафган, верховный друид, глядящий на мир с высоты своей величайшей премудрости, способный радоваться детской любознательности, исполненный достоинства в малейшем своем движении, непоколебимый защитник Света...
Давид, воплощенная доброта, милость, обретшая душу. Он прилежно искал, защищал и нес другим Истину; умел верить, не осуждая чужого неверия. Сеятель Доброго Семени в почву людских сердец...
Гвендолау, стойкий соратник, неукротимый в бою и дружбе. Он первым поднимал кубок и последним его
