путаешь оболочку с фантазией. Думаю, из этого дома получилась бы неплохая коммуна для проституток. Можно было бы пригласить сюда самозанятых девушек и позволить им пользоваться нашими помещениями. Мы бы управляли этой некоммерческой организацией за небольшой процент. Но законы – сложная штука. Поэтому в этом доме развлекаться будем только мы.
– Не возражаю.
Шли дни, недели, месяцы. Иногда я думал, что перестройка не закончится никогда. Но настал день, когда последние плотники собрали инструменты и уехали, и я понял, что они больше не вернутся. Я закрыл входную дверь и сходил за Линой. Мы пошли в бар и отметили окончание ремонта.
– Тебе не нужно сегодня ни с кем встречаться, – сказал я.
– Нет.
– И завтра, и послезавтра, и после-послезавтра. Тебе не нужно ни с кем встречаться.
– Нет. – Она рассмеялась.
– Рабочие больше не придут.
– Только если что-нибудь сломается.
– Да, но если ничего не сломается…
– Если ничего не сломается, то не придут.
– Выпьем за это.
– Выпьем.
Мы долго сидели в баре, улыбались, пили, смотрели друг на друга. Нам было хорошо. Наконец-то дома, думал я. Мы наконец дома.
Было очень тихо.
15
На мой взгляд это было необязательно, но мы все-таки отправились в деловое путешествие. Казалось, единственным способом полностью изгнать Нордхэгена из нашей жизни было уладить дела, связанные с его собственностью за рубежом. Пока мы этого не сделали, он висел бы над нами дамокловым мечом.
Возможно, скука тоже сыграла в этом решении небольшую роль. Хотя мы с Линой этого никогда не обсуждали, но нам обоим нужно было отдохнуть от Лондона. Поэтому вскоре после окончания ремонта в доме на Бейсуотор-роуд мы с Линой собрали чемоданы и покинули страну.
Неделю мы провели в Женеве. Может, в другое время года местное озеро и выглядит красиво, но не тогда, когда там были мы, да и в целом я довольно быстро устал от прогулок по этому унылому протестантскому городу. Я так и не смог проникнуться его атмосферой, хотя, если честно, особо не пытался.
Лина занималась делами, вооружившись лишь единственным листком бумаги с названиями трех банков и длинными номерами счетов. Несмотря на надежность швейцарских банков, Нордхэген предпочитал хранить свои деньги в разных учреждениях. Лина перевела все средства на один счет и выяснила, что она стала еще богаче, чем думала изначально.
– Как он смог накопить столько денег? – спросил я. – Не спорю, его клиника процветала, но на косметической хирургии столько не заработаешь.
– Думаю, ты прав, – согласилась Лина. – Возможно, некоторым из своих пленников, до того, как поместить их в ящики, Нордхэген предлагал купить свободу.
– У них водились деньги? Я думал, большинство из них жило на улице.
– Большинство, но не все. Некоторые из них были богатыми.
Кроме того, их было больше двенадцати, напомнил я себе. А ведь еще можно посчитать трупы, сваленные в крипте…
– Получается, он не выполнил свою часть сделки.
– Не стоит иметь дело с дьяволом, – сказала Лина. – Но если ты попал в его лапы, то, чтобы из них вырваться, сделаешь все, даже перепишешь на него все свое имущество.
– Не представляю, почему его так и не поймали.
– Он был очень умен и по-своему осторожен. Некоторые люди пропадали, а потом их деньги переводились в Швейцарию. Как думаешь, что думали их друзья, родственники или бизнес-партнеры?
– Что они сбежали из страны, чтобы начать жизнь под новым именем.
– Именно, – сказала Лина.
– Хитрый маленький монстр.
– Думаю, часть этих денег он накопил давно, – продолжала Лина. – Я мало знаю о его прошлом, но насколько понимаю, он происходил из богатой семьи. Живых родственников у него не осталось, поэтому логично предположить, что он унаследовал их состояния.
– Последний представитель рода, – сказал я. Осознание этого факта успокаивало. – Но ты же вела его документооборот.
– Лишь малую его долю, британскую. Он зависел от меня, но многое скрывал. То, что мне известно, я почерпнула из обрывков разговоров и случайных фраз.
– Расскажи мне, как ты познакомилась с Нордхэгеном, – попросил я.
– Откликнулась на объявление, – улыбнувшись, ответила она. – И, конечно, получила работу. Проще не придумаешь.
– Что случилось с твоей предшественницей? – Я подумал: вдруг среди трупов в крипте было и ее тело?
– О, Роджер менял секретарш, как перчатки. Или он им не нравился, или ему было с ними неуютно.
– Но с тобой-то ему было комфортно.
– Да.
– Когда он нанял тебя, его кошмарная коллекция в погребе уже существовала?
– Да.
– И как скоро он тебе ее показал?
Лина пожала плечами.
– Не сразу. Моей реакции он боялся намного больше, чем твоей.
– Ты должна была играть роль посредника. – Лина кивнула, и я продолжил: – Почему ты не сдала его сразу, когда у тебя была такая возможность?
– Раньше я постоянно задавалась этим вопросом, – ответила она, помешивая кубики льда в бокале. – Я могла бы перечислить множество причин. Во-первых, страх. Я боялась, что он добавит меня к своей коллекции, если я не смогу убедить его мне доверять. И потом, мне не хотелось брать на себя роль хорошей девочки, которая поступила правильно. Становиться благонадежной гражданкой Равашоль. Мой однофамилец перевернулся бы в могиле.[39] Но главная причина заключалась в том, что подсознательно я понимала: моя жизнь может развиваться по двум путям. И я выбрала тот, который показался мне правильным. Видишь, Том, я прошла примерно через то же, что и ты. Ты повторил мой путь. Может, я выбрала его, потому что я жадная, эгоистичная, ненасытная, амбициозная. Но я не считаю эти качества чем-то плохим. Я не лицемерка и понимаю, что они – неотъемлемая составляющая воли к жизни. Миру наплевать, Том. Земля все так же вертится вокруг своей оси. Вот и все. И я выбрала идти в авангарде, а не влачить жалкое существование.
Казалось, Лина хотела сказать что-то еще, но замолчала, рассмеялась – прежде всего над собой – и отвернулась. Я хотел, чтобы она продолжала говорить, потому что ее слова завораживали – и потому что я понимал, что она говорит и обо мне. Но это редкое настроение уже улетучилось.
– Что ты почувствовала, когда смотрела, как он умирает?
Жестокий вопрос? Я долго ждал нужного момента, чтобы его задать. Она смотрела в окно на Женевское озеро и на какое-то время застыла. Потом повернулась ко мне и посмотрела в глаза.
– Почти ничего, – ответила она. – Облегчение – за себя, за нас. И, может, даже за него. Но больше ничего.
Не могу утверждать, что я до конца ей поверил, хотя ее лицо выражало хладнокровную убежденность. Разве может такое быть, что она
