с остатками ливерных пирожков и стаканами спитого чая:
– Листовки готовы, Иваныч… – механик Андрей Андреевич Коркач, уважаемый на заводе человек, ровесник революции, посасывал папироску, – смотри, ребята постарались, словно с радиостанцией, то есть передатчиком…
Слесарь Иван Иванович Мяги, из обрусевших эстонцев, поступил на завод в декабре. В цехах царила текучка. Рабочие, как выражались в фельетонах, летали с предприятия на предприятие. На электровозном хватало уголовников, выпушенных по амнистии к съезду партии:
– Особенно в сталелитейном цеху, – кадровик, отставной майор, вертел паспорт, военный билет и трудовую книжку Мяги, – там кого только нет, и воры и бандиты… – сначала он подумал, что Мяги тоже сидел:
– Или он из сосланных до войны или после войны… – эстонец, тем не менее, родился в Сибири, еще в пятнадцатом году:
– Мои родители туда уехали… – объяснил он с чуть заметным акцентом, – во время столыпинского переселения… – Мяги оказался белобилетником, по плоскостопию и утерянному подростком глазу:
– После гражданской войны мы с мальчишками баловались, – развел он руками, – бросали в костры гранаты. Меня, дурака, осколком задело… – последним местом работы Мяги числился Ярославский паровозоремонтный завод:
– Глаз мне не мешает… – он поправил повязку, – я приноровился, с давних пор… – беспартийный товарищ Мяги состоял в профсоюзе:
– Я овдовел и решил с дочкой податься ближе к теплу, – он улыбнулся кривыми, почерневшими остатками зубов, – я всю жизнь провел то в Сибири, то на севере, устал я от морозов…
Мария Ивановна, дочка Мяги, тоже, как он, с неполным средним образованием, оформлялась судомойкой в заводскую столовую. Кадровик окинул оценивающим взглядом невзрачного мужичка:
– Ему идет пятый десяток, но вроде он крепкий. Пьет, хотя кто из рабочих не пьет… – майор утешил себя тем, что Мяги, хоть и обрусевший, но все же прибалт:
– Так, как русские, он не загуляет. Они нация аккуратная, пьют по расписанию, словно немцы… – кадровик помнил чистенькие немецкие пивные:
– Мы едва входили в город, а хозяева заведений бежали с прошением наперевес, торопились получить прибыль… – на вопрос о водке слесарь отозвался:
– Как положено, товарищ начальник отдела кадров, по праздникам, в день рождения, но не больше… – кадровик взялся за печать:
– Добро пожаловать на флагман советского электровозостроения, товарищ Мяги…
Эстонец с дочкой жили скромно, снимая комнатушку в домике престарелой вдовы. Водке и пиву Мяги предпочитал квас в городском парке, куда он ходил в воскресенье. Парни провожали Марию Ивановну жадными взглядами, однако девушка не навещала танцы в Доме Культуры или единственную городскую киношку. Мария Ивановна носила домой библиотечные книги. Приставать к эстонке никто не осмеливался:
– Вроде она тихая, – судачили парни, – а как посмотрит, сразу пот пробирает. И отец у нее такой, пройдешь мимо него и не взглянешь, но он так уставится единственным глазом, что поджилки дрожат… – Мяги считался ударником труда, однако отказывался фотографироваться для Доски Почета:
– Куда мне, с моим увечьем, – указывал он на черную повязку, – зачем нашей смене, пионерам и комсомолу, смотреть на инвалида… – рассмотрев неряшливо отпечатанную листовку, Мяги поднял единственный глаз на товарища:
– Радиостанции-то я и не слышал, – задумчиво сказал эстонец, – интересно, где нашли передатчик, Андрей Андреевич… – на листовке бомба разрывала на части больше похожего на свинью генсека КПСС:
– Хрущева на мясо… – кривые буквы разъезжались в стороны, – рабочий, хватит терпеть произвол коммунистов… – Коркач протянул Мяги пачку «Беломора»:
– Угощайся, Иваныч… – он усмехнулся, – а что касается рации, то в Доме Культуры есть радиотехнический кружок. Впрочем, – он взглянул на часы, – сейчас придет парень, что вчера выступал. Он из строителей, вроде прибалт, как и ты. Надо договориться о дальнейших действиях…
Снаружи раздался вой, по броне танков застучали камни. Булыжник влетел в разбитое окно цеха. Мяги, даже не пошевелившись, спокойно прикурил у товарища. Он потер рукавом спецовки обросшее седоватой щетиной, усталое лицо:
– Андрей Андреевич, – эстонец выпустил едкий клуб дыма, – пока дальнейшее действие должно быть таким… – он махнул в сторону запруженного людьми двора, – прекратить эту… – Мяги выматерился, – неразбериху, изъять у щенков, вроде Сотникова, водку, выбрать комитет стачки… – он сплюнул на пол:
– Некоторые горлопаны орали, что будто надо бить очкариков, то есть инженеров и жидов… – Коркач покраснел:
– Накипь первой всплывает наверх… – он отхлебнул чая из щербатого стакана, – с этим мы разберемся. Насчет комитета ты прав. Батя рассказывал, как они бастовали до революции, всегда с комитетом. Надо сделать лозунги для завтрашней демонстрации… – Мяги загнул натруженные пальцы:
– Железную дорогу перекрыть наглухо, взять под контроль средства связи… – Коркач кивнул: «Твоя правда». Эстонец невозмутимо докурил папиросу до фильтра:
– Надо выставить патрули рабочей милиции у танкового оцепления, чтобы больше ни одного камня в войска не полетело. Нам нужны танки, Андрей Андреевич, то есть нужны ребята, сидящие в машинах. Юнцы… – он вздохнул, – пусть заткнутся. В них сейчас говорит водка, а это плохой советчик… – Коркач потушил папиросу о подошву тяжелого ботинка:
– Тебя выберем главой комитета стачки, Иваныч, то есть Кутузов… – так Мяги стали звать после вчерашней стычки у заводоуправления. Эстонец хмыкнул:
– Неважно, кто станет главой комитета, Андрей Андреевич, но туда должны войти взрослые люди, вроде тебя, понюхавшие пороха… – Коркач прислушался:
– Вроде на улице все утихло… – шаги отозвались эхом под сводами огромного цеха, – кажется, явился наш радиолюбитель… – невысокий, крепкий парень в синей куртке строителя вынырнул из-за опрокинутого станка:
– Товарищ Коркач, я здесь… – Мяги сидел не двигаясь. Замерев на мгновение, строитель указал в сторону двора:
– Вас зовут, Андрей Андреевич. Ребята хотят составить требования для руководства завода… – Коркач поднялся:
– Если надо, значит надо. Вы поговорите… – он потрепал юношу по плечу, – потом выйдем в эфир еще раз… – первым нарушил молчание Мяги:
– Надеюсь, у тебя есть надежные документы… – он наклонил чайник над стаканом, – дорогой Теодор-Генрих… – юноша обреченно ответил: «Есть, дядя Джон».
Секретарь ЦК КПСС Фрол Романович Козлов никогда в жизни не видел плотного, седоватого мужчину в отличном костюме, со старым шрамом, пересекающим лоб. Незнакомец появился в первом военном городке, где располагался временный штаб правительственной делегации, поздно вечером. Козлов исподтишка рассматривал неизвестного, представившегося товарищем Котовым:
– Микоян его знает, – понял Козлов, – я по его лицу понял, что они встречались. Шелепин тоже знает, но они будут молчать о том, кто это такой…
Товарищ Котов прилетел из Москвы вместе со специальным отрядом Комитета Государственной Безопасности:
– У меня есть особые полномочия, – сухо сказал он, – от товарища Хрущева и маршала Малиновского… – вечернее распоряжение Малиновского о наведении порядка в городе оставалось именно что распоряжением. Товарищ Котов резко заметил:
– Милиция бесполезна… – бунтующие избили десяток милиционеров, – армия бездействует, но надо подождать… – он взглянул на часы, – из Ленинграда летит подкрепление, еще сорок человек. С сотней ребят мы сможем обуздать толпу, но сейчас не стоит пороть горячку… – товарищ Котов пыхнул кубинской сигарой. Кто-то отозвался:
– Они подожгли портрет Никиты Сергеевича… – Котов качнул хорошо начищенным ботинком:
– Они сожгут и живого Никиту Сергеевича… – по унылой комнате пробежал шепоток, – буде тот попадется им в руки. Это пьяная шваль, – Котов раздул ноздри, – не ждите от них снисхождения. В Будапеште такие подонки распарывали животы коммунистам, вешали их на собственных кишках… – Шелепин явственно побледнел:
– Это тебе не речи с трибуны толкать, – мстительно подумал Эйтингон, – никто здесь не нюхал пороха. Микоян служил солдатом на первой войне, однако старик забыл, с какого конца заряжать винтовку… – Анастас Иванович был старше Эйтингона всего на четыре года, однако Наум Исаакович
