— Надо просить: «Господи, пусть все сложится наилучшим образом!»
— Да, пусть все сложится наилучшим образом.
Соня ходит по дому и собирает вещи в спортивную сумку. Жорик слоняется за ней из комнаты в комнату. В руках у него бутылка кефира, из которой он периодически отпивает. Как только Соня берет очередную вещь, он останавливается и заглядывает ей через плечо.
— Сонечка, ты куда едешь?
— На дачу, к приятелю Юли.
— Сонечка, а ты не врешь?
— Нет, не вру.
— Сонечка, ты хочешь меня бросить, я чувствую.
— Хотела бы, давно бросила бы.
— Сонечка, ты не думай, я приеду домой с победой.
— Не сомневаюсь.
— Сонечка, не говори со мной так. Я очень страдаю. Наши отношения в последнее время были не идеальны, я понимаю. Но я получу приз на фестивале.
— Жора, я не брошу тебя. Пока не брошу. Просто отстань от меня, и тогда все будет хорошо.
— Сонечка, мы так хорошо жили…
— Ага, как садист с мазохистом.
Юлька барабанила пальцами по рулю в такт новой песенки Обломовой. Что-то там про радость жизни. Дорога гладкая. Машина летит сама.
Нонна смотрела на дорогу, и прошлое разматывалось, как брошенный на землю клубок, — все дальше и дальше от сегодняшнего дня. А когда вспомнила, как в далеком детстве болела ветрянкой и отец всю ночь качал ее на руках, она поняла, что дошла до конца. Больше воспоминаний не было. Во всяком случае, в этой жизни. А в реинкарнацию Нонна не верила. Удивительно. Живешь целых тридцать четыре года, мучаешься, радуешься, учишься, любишь, рожаешь и все это можешь вспомнить за какой-нибудь час. Она вспомнила и вчерашние слова матери: «Пусть все сложится наилучшим образом». Мудрая все-таки она женщина, Нонкина мать. Но если бы она объяснила, а как это «наилучшим образом»? Ни карты, ни прочие ритуальные приспособления не помогут ответить на этот вопрос. Что ж, пусть теперь будет так. Пусть я теперь одна. У меня есть ребенок. И в театр обещали взять. И Федор не вернется. Пусть себе загорает в солнечной Калифорнии.
— Хорошо все-таки, что мы поехали, — сказала она. — Сто лет никуда не выезжала.
Соня оборачивается к подруге.
— А я что говорила? Хвали меня, хвали.
— Хвалю, хвалю.
— Девочки, скажите, только честно, что мне делать? — спрашивает Юля.
— В каком смысле? — уточняет Соня.
— Любить, — отвечает Нонна. Она-то понимает, о чем Юля спрашивает.
— Так просто?
Это совсем не просто, думает Нонна и улыбается, увидев в зеркале Юлькины глаза.
— Если ты про это, то без вопросов. Без рефлексии. Любить, и никаких гвоздей, вот мой девиз и солнца, — решительно кричит Соня.
— У Маяковского было: «Светить, и никаких гвоздей!» — уточняет Нонна.
— То-то я не знаю, как было у Маяковского!
— Девки, хватит лаяться. Я вас про себя спрашиваю, а вы с утра пораньше про Маяковского. Ну и черт с ним, с Маяковским. Я спрашиваю, что мне с Эдиком делать?
— Юлечка, а что здесь думать? — говорит Нонна. — Любится — люби. Это же подарок небес. От этого не отказываются. Нельзя отказываться. Мы же об этом столько говорили!
— А мне ты все время говорила, что я должна отказываться от своих романов, — обижается Соня.
— Соня, ты же взрослая женщина, а говоришь, как ребенок. Я тебе про божий дар, а ты мне про яичницу. Ты мужу изменяла с гопниками какими-то. А у Юли другая ситуация.
— Такой, значит, муж, что изменяла.
— Тоже правда, — вздыхает Нонна.
Соня хватает Юлю за плечи.
— Согласилась! Она со мной согласилась!
— Сумасшедшая! — кричит Юля. — Мы же сейчас врежемся куда-нибудь.
— Что-то в космосе перевернулось, со мною Нонка согласилась!
— Это стихи?
Они еще не успели выйти из машины, как подошел Эдик. Спокойный, как всегда собранный. Но от того, с какой силой он вытащил Юльку из салона, как обнял ее и, не смущаясь уже присутствия подруг, целовал, у Соньки подогнулись колени. А Нонка все качала головой, загипнотизированная Юлькиной худой рукой на мощной шее Эдуарда. Кто сказал, что нет ее, любви этой проклятой. И это неважно, что ее, Нонку, никто не любит так. Важно, что Любовь есть. Она разлита кругом. В воздухе, на деревьях, на первой траве, в людях, в этой хрупкой женской руке, упавшей на мужское плечо. Главное, что она жива.
— Ох, завидно, — шепчет Соня. — Где же мой Добруша?
— В Нью-Йорке.
— Знаешь, Ноник, в чем твоя проблема?
— Знаю. Люблю конкретность.
— Вот-вот. А женщина не должна быть такой… ветреной и…
— Я забывчива и плохо вижу.
Соня смеется:
— Это действительно придает твоему суровому образу какую-то человечность. — Соня оборачивается к влюбленным. — Хватит целоваться. Нацелуетесь еще.
Эдик — человек удивительный. Его логика была Соне недоступна, но она заранее признавала — он прав. Так, несмотря на теплую дружбу, завязавшуюся между ними, он так и не отменил своего права пользоваться баней два дня в неделю. Соня, конечно же, понимала, что не сам он парится там с Валерой и Димоном, а какая-то хулиганская мелочь, с которой ему приходится иметь дело. Но ее удивляло, как в нем сочетался облик «хорошего мальчика» с жесткой деловой хваткой и криминальными, как думалось Соне, связями.
— Привет, привет! — обнимает он подруг. — Проходите. Знакомьтесь со всеми, а я Юлечку на десять минут украду.
Вот, пожалуйста. Он всегда достигает результата. Конечно же, того, что себе положил. Иного не мыслит. Он тянет Юльку за руку, и она идет с радостной покорностью влюбленной женщины. Кто бы мог подумать, что их спесивая подруга окажется такой покладистой.
— Это я их познакомила, — говорит Соня, с плохо скрываемой гордостью.
— Честь тебе и хвала, — говорит Нонна. А про себя думает, что Соня тоже не знает многого о своей судьбоносной встрече с Добрушей. Может быть, когда-нибудь они с Юлькой и расскажут историю про каску.
— Я уже перестала понимать, когда ты издеваешься, а когда говоришь серьезно, — возмущается Соня.
— И, кстати, я действительно верю, что у тебя с Добрушей — большая любовь.
— Да?!
— Определенно. Вас связывает не только постель, но и финансовый интерес.
Качели, как маятник огромных часов, ходили по заданному пути. Пятилетний рыжий мальчик раскачал их, выжав из стареньких качелей весь их потенциал.
— Макс! Иди сюда, родной, — крикнул Эдик из-за деревьев.
— Я качаюсь. Я до Луны качаюсь. Я на Луне сейчас, — ответил ребенок.
