Внизу в орхестре были составлены в круг двенадцать алтарей олимпийцев. На них ярко пылал благоухающий ладаном огонь, который освещал одеяния гиерофантов и мускулистые тела младших жрецов, держащих блестящие тесаки. С полей внизу доносилось блеяние и мычание жертвенного скота, обеспокоенного суетой и светом факелов; на животных уже надели венки. Их голоса перекрывал рев Зевсова белого быка с позолоченными рогами.
На возвышении стояли трон царя, убранство которого было еще смутно различимо в полумраке, и примыкавшие к нему кресла для сына Филиппа и его нового зятя.
В верхних ярусах сидели атлеты, возницы колесниц, певцы и музыканты, которые должны состязаться в играх, когда те будут освящены обрядом. Маленький театр был полон приглашенными Филиппом гостями. Солдаты и крестьяне, горцы, спустившиеся в город, чтобы увидеть представление, сновали и топтались на затененном склоне холма вокруг чаши театра или толклись вдоль дороги, по которой должна была пойти процессия. Голоса вздымались, опадали и смешивались в хоре, как волны на гальке пляжа. Мальчишки усеяли сосны, которые черными силуэтами вырисовывались на востоке светлеющего неба.
Старую ухабистую дорогу к театру разровняли и расширили для шествия. В свежем предрассветном воздухе сладко пахла прибитая горной росой пыль. Солдаты, которым предписывалось расчистить путь, несли факелы, добродушно распихивая толпу: толкавший и тот, кого толкали, часто оказывались единоплеменниками. Факелы гасли в набирающем силу безоблачном летнем рассвете.
Когда вершины хребтов за Эгией окрасились розовым, стало видно все сверкающее великолепие торжества: высокие алые шесты, позолоченные флероны в виде льва или орла, развевающиеся знамена, гирлянды цветов, перевитые плющом; Триумфальную арку с вырезанными на ней и раскрашенными изображениями подвигов Геракла венчала Победа, которая держала в вытянутых руках позолоченные венки. По обе стороны от богини стояли двое живых золотоволосых мальчиков, одетых музами, с трубами в руках.
Лицом к легкому утреннему ветру в древнем каменном акрополе крепости Эгии стоял Филипп. На нем был золотой лавровый венок, пурпурный плащ скреплен золотой пряжкой. Щебет птиц, резкие звуки настраиваемых инструментов, голоса зрителей и распорядителей церемонии доносились до него сквозь низкий рокот водопадов. Взгляд его блуждал по равнине, простиравшейся на восток к Пелле и морю в утренней дымке. Его пастбище, покрытое сочной зеленью, лежало перед ним; рога соперников были сломаны. Широкие ноздри царя втягивали свежий родной воздух.
За ним, в алой тунике, перетянутой украшенным камнями поясом, стоял рядом с новобрачным Александр. На его блестящих волосах, свежевымытых и расчесанных, лежал простой венок из летних цветов. Половина греческих городов прислала Филиппу, в знак почтения, венки из кованого золота, но Александр не получил ни одного.
По двору выстроились кругом царские телохранители, готовые следовать за Филиппом. Павсаний, их начальник, расхаживал вдоль рядов. Те, кто оказывался на его пути, начинали поспешно оправлять одежду и оружие, но вскоре, видя, что начальник не смотрит на них, успокаивались.
На северном валу стояла среди своих женщин новобрачная, только что поднявшаяся с супружеского ложа. Она не нашла на нем удовольствия, но была готова и к худшему. Александр был благопристоен, не особенно пьян, щадил ее юность и девственность и не был на самом деле стар. Клеопатра больше не боялась его. Перегнувшись через грубый каменный парапет, она рассматривала длинную змею процессии, тянущуюся вдоль стен. Подле нее мать пристально смотрела во двор, ее губы двигались, доносилось слабое бормотание. Клеопатра не пыталась разобрать слов. Она ощущала колдовство, как жар от невидимого огня. Но уже настало время ехать в театр, их носилки были готовы. Скоро она будет на дороге в Эпир; все это утратит важность. Даже если Олимпиада явится туда, Александр сумеет ее обуздать. В конце концов, в этом что-то было: иметь мужа.
Музы подули в трубы. Через арку Победы, под изумленные крики, двенадцать богов проследовали к своим алтарям. Каждую платформу тянула пара коней, покрытых красными и золотыми чепраками. Деревянные изображения были сделаны в полный рост богов, семь футов, и раскрашены афинским мастером, который работал для Апеллеса.
Сидящий на троне царь Зевс, со своим жезлом и орлом, был уменьшенной копией гиганта Зевса Олимпийского. Его трон был позолочен, одежда не гнулась от множества драгоценных камней и золотой канители. Аполлон был одет как музыкант и держал в руке золотую лиру. Посейдон ехал на колеснице, запряженной морскими конями. Деметра сидела в короне из золотых колосьев, вокруг нее мисты держали факелы. Царицу Геру окружали ее павлины; насмешники замечали, что супруге Зевса отведено далеко не первое место. Дева Артемида, лук за плечами, держала за рога преклонившего колени оленя. Обнаженный Дионис оседлал пятнистую пантеру. Афина была со щитом и шлемом, но без аттической совы. Гефест поднимал свой молот. Арес, поставив ногу на поверженного врага, свирепо смотрел из-под увенчанного гребнем шлема. Гермес завязывал крылатую сандалию. Афродита, задрапированная в струящийся шелк, сидела среди цветов, маленький Эрот стоял рядом. Многие вполголоса замечали, что скульптор сделал богиню похожей на Эвридику. Та еще не оправилась от родов и должна была пропустить празднество.
Когда последний олимпиец прошествовал под звуки фанфар, появилась тринадцатая платформа.
Царь Филипп сидел на троне, по бокам которого вместо подлокотников лежали, подняв головы, леопарды; над ним возвышался орел. Ноги царя покоились на крылатом быке в персидской тиаре и с человеческим лицом. Мастер сравнял его угловатую фигуру, убрал шрамы; казалось, изображен был Филипп десятилетней давности. Приняв это во внимание, изображение можно было счесть живым, казалось, черные глаза вот-вот задвигаются.
Раздались приветственные крики, но, как струя холодного течения в теплом море, их раскололи трещины зловещего молчания. «Его должны были сделать меньше», — шепнул какой-то старик селянин своему соседу. Искоса поглядывая на цепочку покачивающихся впереди богов, люди осеняли себя быстрыми знаками от сглаза.
Последовали вожди Македонии, Александр Линкестид и остальные. Даже те, кто явился из самого дальнего захолустья, были одеты в плащи хорошей вычесанной шерсти, с вышивкой и золотой брошью. Старики, помнившие дни, когда одежду шили из козьих шкур и бронзовые булавки были роскошью, щелкали языками: то ли недоверчиво, то ли удивленно.
Под глубокий рокот дудок, наигрывающих дорический марш, прошли телохранители царя с Павсанием во главе. Одетые в парадные доспехи, они улыбались друзьям в толпе: день празднества не требовал обычной суровости. Но Павсаний смотрел прямо перед собой, на высокие ворота театра.
Потом раздались рев старинного рога и крики: «Да здравствует царь!»
Филипп ехал шагом на белой лошади, в пурпурном плаще и золотом венце. За ним, на некотором расстоянии, следовали его сын и зять.
Простой народ приветствовал новобрачного ритуальными фаллическими знаками, желая ему многочисленного потомства. Но ожидавшая у ворот группка молодежи грянула во всю мощь своих легких: «Александр!»
