— Он думает, что уже слишком поздно?
— Если хочешь, — сказала Клеопатра брату, — можешь взглянуть на мое платье.
Он прошел за сестрой в ее комнату, где платье висело на Т-образной распялке: тонкое, окрашенное шафраном полотно было расшито цветами из драгоценных камней. Клеопатру не в чем было винить, вскоре они будут нечасто видеться; Александр обнял ее за талию. Вопреки всему, предстоящая торжественная церемония начинала ее завораживать. Ростки удовольствия пробились, как молодая зелень на опаленных холмах; Клеопатра ощутила, что станет царицей.
— Смотри, Александр.
Она подняла с подушки свадебный венок — колосья пшеницы и побеги олив, сделанные из тонкого золота, — и подошла к зеркалу.
— Нет! Не примеряй. Это очень дурная примета. Но ты будешь прекрасна.
Клеопатра утратила детскую пухлость; ее фигура обещала стать безупречной.
— Надеюсь, мы скоро поднимемся в Эгию. Я хочу посмотреть на убранство; когда понаедет народ, будет не протолкнуться. Ты слышал, Александр, о великом шествии к театру, чтобы освятить игры? Они будут посвящены всем двенадцати олимпийцам, и изображения, которые будут нести…
— Не двенадцати, — перебил Александр. — Тринадцати. Двенадцати олимпийцам и божественному Филиппу. Но он скромен: его изображение понесут последним… Послушай, что это за шум?
Они подбежали к окну. Спешившись с мулов, группка людей церемонно выстраивалась, чтобы войти во дворец. Все они были увенчаны лаврами, их глава нес лавровую ветвь в руке.
Соскользнув с подоконника, Александр торопливо сказал:
— Я должен идти. Это вестники из Дельф, вопрошавшие оракула о войне. — Он отрывисто поцеловал ее и повернулся к дверям. На пороге стояла их мать.
Клеопатра заметила, что взгляд Олимпиады прошел сквозь нее, и старая горечь всколыхнулась снова. Александр, которому этот взгляд был предназначен, тоже знал его издавна. Ему хотели рассказать секрет.
— Сейчас я не могу остаться, мама. Прибыли вестники из Дельф. — Видя, что царица открыла рот, он быстро добавил: — Я вправе быть там. Мы не должны забывать этого.
— Да, тебе лучше идти. — Она протянула сыну руки и, когда он поцеловал ее, что-то зашептала. Александр отстранился со словами: «Не сейчас, я приду позже» — и высвободился. — Но сегодня же мы должны поговорить, — бросила Олимпиада ему в спину.
Он вышел, не подав виду, что слышал ее. Олимпиада почувствовала на себе вопрошающий взгляд Клеопатры и заговорила о каких-то мелких свадебных хлопотах; таких минут было много, в течение долгих лет. Клеопатра думала о них, но хранила мир. «Задолго до того, как Александр станет царем, — думала она, — если он им когда-нибудь станет, я буду царицей».
В зале Персея главный прорицатель, жрецы Аполлона и Зевса, Антипатр и все, кому позволяло это их положение, собрались, чтобы присутствовать при оглашении ответа оракула. Вестники из Дельф стояли перед троном. Александр, первую часть пути бежавший, вошел медленно и встал справа от трона. Он явился как раз перед царем. Ныне ему приходилось заботиться о себе самому.
Потянулась минута молчаливого ожидания, перемежаемого шепотком. Это было царское посольство. Не из-за роя вопрошавших с их женитьбами, покупкой земли, морскими путешествиями и мольбой о потомстве, сомнения которых можно было разрешить, вытащив жребий, но ради одного только вопроса седая пифия спустилась в туманную пещеру под храмом, села на свой треножник рядом с Пупом Земли, закутанным в магические сети, жевала горький лавр, вдыхала испарения от расселины скалы и передала свое боговдохновенное бормотание узкоглазому жрецу, переложившему его на стихи. Старые знаменитые предания, как туман, плыли от ума к уму. Те, кто был покрепче духом, ожидали обычного шаблонного ответа: совета принести жертву соответствующим богам или освятить храм.
Вошел, хромая, царь, выслушал приветствия, сел, вытянув негнущуюся ногу. Теперь он мог меньше упражнять ее, она выдерживала вес тела, на костях наросла новая здоровая плоть, и Александр, стоявший рядом, заметил, что шея Филиппа окрепла.
Ритуальные слова были произнесены. Глава вестников развернул свиток.
— Аполлон Пифийский Филиппу, сыну Аминты, царю Македонии, отвечает так: «Увенчан для алтаря бык, конец близок. И жертвенный нож занесен».
Собравшиеся выразили предписываемое в таких случаях удовлетворение благим предзнаменованием. Филипп кивнул Антипатру, который с облегчением кивнул в ответ. Парменион и Аттал испытывали на побережье Азии затруднения, но теперь основные силы могли выступить в поход. Вокруг одобрительно загудели. Благоприятного ответа ждали: богу было за что благодарить царя Филиппа. Только особо избранным, бормотали придворные, Аполлон Двуязычный отвечал с такой ясностью.
— Я постоянно попадаюсь ему на глаза, — сказал Павсаний, — но так и не получил от него знака. Вежлив, да; но таким он всегда был. Он с детства знал всю подноготную. Я привык видеть это в его глазах. Но он не дает знака. Почему нет, если все это правда?
Дейний пожал плечами и улыбнулся. Он боялся этой минуты. Если бы Павсаний собирался расстаться с жизнью, он сделал бы это восемь лет назад. Человек, одержимый местью, хочет пережить своего врага и ощутить сладость его смерти. Это Дейний знал; все было подготовлено.
— Разве это удивляет тебя? Такие вещи, однажды увиденные, вспоминаются позже. Ты можешь быть уверен, что о тебе позаботятся, как о друге; сдержан, конечно, он только из осторожности. Послушай, я принес тебе кое-чего, это успокоит тебя. — Он раскрыл ладонь.
— Одно кольцо похоже на другое, — сказал Павсаний, посмотрев.
— Взгляни хорошенько. Вечером, за ужином, ты увидишь его снова.
— Да, — сказал Павсаний. — Этого мне будет достаточно.
— Эй, — воскликнул Гефестион, — ты опять носишь свое кольцо со львом. Где оно было? Мы искали повсюду.
— Симон нашел его в сундуке для одежды. Должно быть, я шарил рукой в тряпках и обронил его.
— Я сам там смотрел.
— Полагаю, оно закатилось между складок.
— Ты не думаешь, что он его украл, а потом испугался?
— Симон? Он не так глуп: все знают, что кольцо мое. Сегодня, кажется, счастливый день.
Он намекал на Эвридику, которая только что разрешилась от бремени, опять девочкой.
— Да выполнит бог доброе предзнаменование, — сказал Гефестион.
Они спустились к ужину. Александр остановился у входа, чтобы поздороваться с Павсанием. Заставить такого человека улыбнуться всегда было пусть небольшой, но победой.
В предрассветном сумраке старый театр Эгии пламенел в сиянии факелов и светильников. Маленькие лампы порхали, как светляки, в руках слуг, провожавших гостей к их местам. На скамьях лежали подушки. Легкий ветер от горных лесов разносил запахи смолы и многолюдной скученной толпы.
