— И в Париже такой беды не достанешь.
Про добычу отвечал уклончиво: «При царе не забалуешь». И про дальние страны, вдоль и поперек исхоженные, помалкивал. Раз в застолье сорвалось у него:
— Живут люди… Оно б и мы, может, так бы жили… — обвел глазами ряд синих расстегнутых мундиров (пили в станичной избе, очередной полк из Европы встречали) и замолчал.
Теперь прибежал к брату Алексею Ивановичу, как ни в чем не бывало вернул долг и — сразу к делу:
— Устрой моего Петра в полицию.
Алексей Иванович руку к сердцу приложил:
— Рад душою, да кто ж его такого в полицию возьмет? Тут ни я, ни сам Платов… Даты сам вспомни!..
На весь город шуму было. В прошлом году, похмельном 1815-м, по зимней слякоти гуляли в славной Аксайской станице казаки Кисляковы — Андрей Иванович с сыном Петюшкой и многочисленными соседями и прибывший из полка Гревцова за ремонтом[165]хорунжий Василий Кисляков, сын бессергеневского атамана.
Пили три дня. Где пировали, там и ночевали. На четвертый день заглянул к ним в поисках приключений кто-то из дальней станичной родни. Тоже искал возможности развеяться.
Гость был важный, как индюк. Коня долго привязывал, и трубка в зубах торчала. Из-за трубки все и началось. Хозяин, Андрей Иванович, разглядел ее в окошко, потянулся за спинами пирующих и снял с настенного ковра черкесское ружье в мелком узоре.
— Петро! Отвори окно!..
А гость все узел затягивал…
Приложился Андрей Иванович и через стол, вином залитый, через открытое окошко выбил у гостя из зубов турецкую трубку.
Все заорали, загоготали, выскочили из задымленной хаты гостя обнимать, к столу повели. Тот шутки не понял, всё сидел и удивлялся, стиснутые зубы разжать не мог. А может, трубки турецкой жалко было.
В компанию он так и не вписался, из-за чего Петюшка и Василий Кисляков дважды порывались ему морду бить, а чуть стемнело — распрощался с хозяином сквозь зубы, отвязал коня и напрямки, через дачи, отправился в сторону Нового Черкасска.
— Слышь, Петро? А он ить к Жидоморовой вдове… — сказал кто-то из гостей.
Петюшка, Василий Кисляков и еще желающие аксайские ребята посадились верхами и поехали следом.
Гость и впрямь заглянул на огонек к одной вдовой бабе и коня в закоулке у амбара, чтоб с улицы не видно было, привязал.
Петюшка полюбовался на громадный, двухэтажный амбар с галдареей, почесал в затылке, прикинул что-то.
— А ну, давай!..
На веревках — дурной силы не занимать! — втянули коня на второй этаж, кинули сенца и уехали.
Утром, как рассвело, разглядело бедное животное, где стоит, и заржало благим магом со страху.
Хозяин выскочил, народ сбежался. Пока разбирались, пока снимали, вдова за окошками только за голову хваталась…
Денисов, наказной атаман, дядя строгий, стал разбираться, что это за игрища донские хорунжие учинили и прилично ли сие офицерскому званию.
Василия Кислякова Гревцов срочно в полк[166]выписал. Петюшка также, не медля, отправился с двухсотной командой есаула Сербина в Казань. В общем, если б не сменил в апреле Денисова платовский зять Иловайский 5-й, добром бы не кончилось.
Но и при Иловайском самого Андрея Ивановича, чтоб «не отсвечивал» и не смущал народ, загнали за кордоны, «от стороны Кавказской губернии состоящие», на смену сотнику Богаевскому на девять месяцев, день в день.
— Нич-чего не могу. Ни я, ни сам Платов, — повторил Алексей, прибирая деньги.
— Ну и черт с вами и с вашим Платовым, — отозвался Андрей Иванович, распрощался и умотал.
За 17 лет атаманства едва ли три года Матвей Иванович на Дону провел, и никогда не жил так долго, как в последний раз.
Планы имел обширные — объехать наконец все Войско Донское, ему подвластное, и обустроить жизнь прославившихся во всем мире донцов, как они того достойны. Так и не объехал…
Таяли силы. Утекало быстротечное время. Сказал как-то:
— Мне б еще пять лет, я б устроил…
Где там!..
В собственном доме не было прежнего порядка, как при супруге Марфе Дмитриевне. И львиную долю времени и денег пожирали торжества.
Жажда чествований, сильная, как неодолимое желание выпить, терзала старика.
Вцепился он в близость к царю зубами и ногтями. Все праздники войсковые «на царский календарь» перевел. На Михаила Архангела в честь царского младшего брата Михаила Павловича устроил скачки на 7 верст под орудийный гром, а потом — торжественный ужин в палатках. Надень рождения царя шестьсот чиновников и Платов друг друга взаимно поздравляли, в церкви литургия была под сто один орудийный залп, на торжественном обеде на вдов и сирот 7 тысяч собрали, сам Платов за многих должников заплатил. Вопреки прадедовскому обычаю первый тост[167]возгласил он: «За здоровье Его Императорского Величества!» — и опять пушечная пальба.
На Новый год — верноподданнические поздравления Его Величеству, литургия, и снова под Новочеркасском сто один раз зимнее небо раскалываюсь.
После Нового года, уверившись, ждал Платов приезда царя и стал строить две арки, наподобие тех, чрез которые войска из Парижа в Санкт-Петербург возвращались[168].
В общем, потешил Платов народ. Сына младшего затеял женить, Ивана 2-го, на дочери Степана Ефремова, Катеньке, мешок пятаков народу с курнаковского балкона раскидал. И даже это подгадал к подобным же событиям в высочайшем семействе. Праздновали на Дону в тот год бракосочетание Великой Княжны Екатерины Павловны, которую отдавали в Штутгарт за вюртембергского короля, праздновали бракосочетание Великого Князя Николая Павловича с прусской принцессой. Платов, восхищенный до чрезвычайности («Я вам так скажу, союз с Пруссией для нас — великое дело»), шумно пировал и слал поздравления. И Его Величество и брачующиеся члены Императорской фамилии отвечали Платову письмами и благодарственными рескриптами.
На Воздвиженье, после оглушительно отмеченного царского тезоименитства (именин), приехал на Дон к Платову царский брат Михаил Павлович. Генералы Власов и Дячкин отправлены были встречать его к границам Войска. Сам Платов при многочисленных зрителях и поставленных во фронт полках ждал Великого Князя у городских ворот. Греков 18-й, Харитонов и граф Иван Платов за пять верст от Новочеркасска встречали Михаила Павловича с конной командой.
