Глава 1
ЧЕРКАСНЯ
В низовьях Дона, на островах, лежит Черкасск, азиатский по виду город. Каменные дома редки в нем, большинство — так, лачужки. Высятся собор девятиглавый, колокольня, другие церкви поменьше, белеют десять невысоких раскатов, соединенные деревянной в два забора стеной. Четверо ворот больших, десять малых. Все пропитано сырым рыбным духом. Посреди города, на месте взлетевшей при недавнем пожаре на воздух пороховой казны, — два озера. Вливают туда из трех городских боен.
Смраду, заразы — выше головы. Все окрестные жители от этой гнили вином спасаются. У половины города с утра «глаза залиты». Кто не пьет, того лихорадка треплет.
По первой осенней прохладе вонь спала. Нежарко, не душно. И народ оделся побогаче — себя показать. Встречает Черкасск из столицы атамана Войска Донского Степана Ефремова; весь город вышел, давно не виделись. В прошлом году, как помер старый Ефремов, поехал молодой атаман, Степан Данилович, с ближними казаками императрице Елизавете Петровне представляться и жалованья просить[1]. Исстари ездят казаки в столицу, просят у царя сукна, пороха и хлеба, «чтобы нам, холопам твоим, живучи на твоей, государевой, службе, на Дону, голодной смертию не помереть».
Уехал Степан Ефремов к «кроткой Елисафет»[2]и — с концами. Больше года на «Казачьем подворье» просидел. Елизавета преставилась, на престол сел Петр Федорович. За колготой начала царствования царю не до казаков было. Долетели до Черкасска слухи, что с жалованьем донцов прижимают, — а если дадут, то дадут медью. Война новая готовилась за северными морями, через это и денег не стало. А тут под боком крымчаки зашевелились…
Потом пришли слухи странные, тревожные: молодой царь скоропостижно помер и будет в России новая царица, Екатерина Алексеевна. А еще через какое-то время примчался с верховьев Московским трактом казак и явил: атаман Степан Данилович отпущен на Дон с великой честью и возвращается с жалованьем; по обычаю, сел он с казаками в Воронеже на суда и под пушечный гром поплыл вниз по всем донским станицам, объявляя о начале нового царствования и о царской ласке: «Государыня за службу жалует нас рекою столбовою тихим Доном, со всеми запольными речками, юртами и всеми угодьями, и милостиво прислала свое царское жалованье»[3].
С тех пор ежедневно носились гонцы с известием, где сейчас караван и когда его в Черкасске ждать. Вчера отсалютовали ему пушками Семикаракоры. Сегодня утром, слышно, у Манычи грохнуло.
Ждал Черкасск. Казачата побросали свиней без присмотра, похватали коней отцовских и уехали к Большому острову атамана встречать.
У ворот — толпа. Пришли люди поглядеть на атамана — давно не видели, — и на собравшуюся в кои веки всю вместе черкасскую верхушку, разодетую и разукрашенную.
Старшины, обмотав тугие животы вышитыми поясами, стояли по станицам. Коренная «черкасня» из двух старейших станиц[4]— Мартыновы, Грековы, Кутейниковы, Луковкины и примазавшийся к ним Петро Орлов — со скромностью истинных хозяев, но достойно ждала чуть в сторонке, у торговых лавок. Незримый барьер почтительности удерживал вокруг нее на две сажени пустого пространства. Позади живой стеной сплотились Мелентьевы, Бобриковы, Пантелеевы, Закаляевы, Исаевы, Волошиновы — славные черкасские роды.
Вечный соперник — Средняя станица — растолкав народ и слепя его шелками, посунулась вперед, прямо к Донскому раскату. Иловайские, Яновы, Леоновы, Сулины… Яновы — из греков, Иловайские — из татар… Про Турчанинова, Миллера и Сербинова и говорить нечего. И видно и слышно. Все они откуда-то. Когда пришли, никто не упомнит, но помнят, что пришли. Эти ждали атамана подчеркнуто радостно. Свой. Из Средней станицы. Наш… Подбоченились, усы подкручивали.
Старая Павловская станица — Поздеевы, Машлыкины, Харитоновы, Сысоевы, Туроверовы… У этих деды все со Средней станицей считаются: кто древнее. Можно бы, конечно, посчитать, но все бумаги сгорели…
С другого конца города, из-за торговых лавок пришли и встали шумною толпой прибылянские и дурновские казаки: Лютенсковы, Рубашкины, Родионовы, Мининковы, Каршины, Ханжонковы. Эти помельче.
Скородумовские — те вообще из-за протоки[5]. Голубинцевы, Струковы, Персияновы, Кисляковы, Гордеевы…
А дальше и вовсе — Рыковские станицы. Сброд набежавший, который ни упомнить, ни измерить. Однако тоже здесь.
Ждет Черкасск. Глядят все вверх по Дону — вот-вот… И в этот миг кое-кто с опаской и вниз по течению — оглянулся. За изгибами реки, за обрывистыми аксайскими буграми, скрывается крепость Дмитрия Ростовского[6]и в ней — русский гарнизон. Многим от этой крепости муторно, как от сабли, занесенной над затылком. Напоминает она страшный булавинский разгром.
Забогатевшая старшина стала тогда прибирать Дон к рукам[7]. Помнили деды страшные времена атамана Максимова. Тот Максимов «сотоварищи» старожилых казаков, которые по двадцать и более лет на Дону жили, неволей на Русь высылал и в воду ради своих взяток сажал[8]и по деревьям за ноги вешал. Женский пол и девичий не миловал. Многие городки его подручные выжгли, а пожитки «на себя отбирали». Всё им земли и угодий не хватало[9]. В начале века сцепились со слободскими[10], с Изюмским полком, за солеварницы по речке Бахмуту и простых казаков подзуживали. Думали, как раньше, выехать на казачьем горбу… А их и подзуживать не надо. Полыхнуло по Дону — и нашим и вашим досталось. И Максимова убили булавинцы с общего ведома казачьего, со всех речек Войска совета. А что потом началось — про то деды и вспоминать не хотели…
