— Хорошее знамение, — зашептались в свите.
Туча миновала. Атаман поклонился во все стороны, твердым, размеренным шагом сошел с кургана, сел в качнувшуюся коляску.
— Погоняй!
У подножия горы, при въезде в город, встречали Платова донские генералы, штаб- и обер-офицеры, вверх шпалерами тянулись конные и пешие казаки, переливалась красками празднично одетая публика. Заместитель, наказной атаман Иловайский 5-й, подал рапорт о благосостоянии края. За спиной Иловайского кто-то махнул: «Давай!..» «Ура!» — громыхнуло над городом, и ударили пушки. «Ура-а!!! Ура-а!» — сквозь слезы, застлавшие глаза. Пестрела, рябила толпа. Обнял и расцеловал в подвитые бакенбарды зятя, Иловайского 5-го. Десятилетний внук, наследник графского титула, бойко выехал из-за раздавшихся генералов.
— Здравствуй, дедушка!..
— Да милый ты мой… — тяжелой рукой невольно пригладил ему волосы.
«Ур-ра-а!!! Ур-ра-а!!!» «Гу-гу-гук!!!» — раскатилась, оглушая всех, пушечная пальба. — «Ур-ра-а!!!»
От заставы под неумолчные крики отправились все к Вознесенскому собору, где встретило Платова духовенство. Пройдя меж выставленными у входа всеми войсковыми регалиями, вступил атаман под своды и отстоял благодарственный молебен.
По возглашению многолетия царю и всему царствующему дому били пушки сто и один раз. Протоиерей сказал речь напутственную. Платов приложился к иконам и перед Божией Матерью положил осыпанный бриллиантами Аннинский крест старшего сына-покойника.
У собора стояли собранные в круг казаки и чиновники. Объявил им атаман царскую милость:
— Жалует нас царь, ребята… Знаменует в роды родов милость свою к нам…
— Ур-ра-а!!!
Утирая слезы, передал войсковому старшине Номикосову царский рескрипт, с коим и выехал на Дон:
— Читай.
По прочтении взял из рук войскового старшины драгоценную бумагу и поцеловал царскую подпись.
— Ур-ра-а!!!
И вновь ударили пушки.
Покончив с войсковыми делами, отбыл Платов на кладбище, к могиле жены Марфы Дмитриевны. Плакал там горько, и чуть ли не силком оттащили его от хладного памятника.
С кладбища зять, Иловайский 5-й, повел атамана к себе домой на обед, где скорбные чувства рассеяны были радостью встречи с милым семейством. Окружили старика сын Иван Матвеевич, дочери Аннушка, Машенька и Катенька с мужьями, пасынок Кирсан Павлович, вдова сына покойного Ивана — Марина Степановна с детьми, Наденькой и Матюшей, наследником графского титула.
Праздник затянулся дотемна. Дом Иловайского был приличным образом иллюминирован. До поздней ночи волновался вокруг радостный народ и кричал «ура!».
На другой день явились депутации с хлебом-солью и с подарками: от новочеркасского торгового сословия, от Михайловской станицы… И пошло-поехало…
При всей официальной колготе жизнь текла размеренная и для платовских ближних казаков скучноватая.
В одиннадцать часов Платов вставал и пил кофий с ромом. До пяти, кривясь и вздыхая, управлялся с делами, приговаривая: «Легче два-три сражения выдержать, чем этой гражданской маятой заниматься». В шесть усаживал за стол всех, кто на глаза попадется, и долго, шумно и сытно обедал. Потом — на весь вечер, а то и на всю ночь, — охота, рыбалка или страстно любимые донские кони.
Если заезжал интересный гость или просто нужный человек, засиживался Матвей Иванович с ним у себя в комнатах до 4–5 утра, хлестал чай (приучили англичане), и себе и гостю собственноручно подливая, слушал и сам взахлеб рассказывал.
Англичанка, мисс Элизабет, обладала бесценным даром не лезть в глаза и никаких хлопот никому не доставляла.
Алексей Иванович Кисляков после Санкт-Петербурга, Варшавы, Вены, Парижа и Лондона свежим взглядом окидывал строенную им когда-то донскую столицу — полторы тысячи домов, четыре версты в поперечнике. Глухомань!.. В Старом вроде повеселее было…
Новый Черкасск. И жизнь новая. Давно уже не Гражданское правительство, а самая настоящая «Канцелярия». И папки иные в ней вспухли, с уголовными делами (деды-прадеды с добычи жили. Служба и нажива — вещи неотделимые. Ну как не воровать?!). И не казаки теперь в цене — дворяне. Опять же — новые. Кому еще Румянцев даровал чины навечно, кому — Потемкин. Лишь при Павле Петровиче поравняли всех казачьих командиров с русскими офицерами — в дворянство возвели. Вот и запировал Матвей Иванович с молодым — от Павла Первого — войсковым дворянством, за годы войны необычайно разросшимся.
Новое донское дворянство, как и любое «новое», особо манерами не отличалось. Серебряковы, Орловы, Леоновы еще как-то на европейцев походили. Остальные — азиатчина. Добродетель и высокие материи в загоне. Утонченных развлечений — поесть да выпить. Едва вставали, требовали чай, кофий (истинная черкасня больше кофий пила, а выше Манычи — те на чай налегали), водку сладкую, закуску, мадеру. За чаем — варенуху (ее в Европе глинтвейном зовут)… Благопристойность держалась благодаря обычаю, на татарской крови замешанному. За столом дамы и кавалеры по разные стороны садились. На балах потанцевали молча да и разошлись. Коль гуляли с размахом, то не по-дворянски — по-казачьи.
Родня к Алексею Ивановичу Кисляковульнула, считала, что вошел он в великую силу. Первым заявился старый Пантелей Селиванович:
— Помоги сына пристроить.
Алексей Иванович кивнул:
— Подумаем.
При Новом Черкасске как раз полицию расширяли и пожарную часть. Служба как служба — а у «квартального» жалованье, между прочим, втрое больше, чем у служивого офицера.
Пошел Алексей Иванович куда следует, переговорил, и вышло предложение Воинской экспедиции о написании в урядники обер-офицерского сына «Симеона» Кислякова «во уважении добропорядочного поведения его и заслуг отца ево есаула Пантелея Кислякова», и определили оного «Симеона» в полицию города Новочеркасска.
Следом прибежал братец Андрей Иванович. Явился, не запылился…
Уцелел в великой войне старый Кисляков и сына единственного, Петюшку, уберег. Летом 1813 года кинули их полк (именной Рябинина) с Кубани под француза. Летал Кисляков по Европе в охране Императорского обоза, умный, едкий, моложе своих лет казался. Командиром показал себя блестящим, но суетливым (все фуры (обозные телеги) Императорские пересчитывал). С французом «цокнулись» дважды — под Фер-Шампенуазом и 18 марта на высотах у самого города Парижа, где отличились оба: Петьку «хорунжим» наградили, старого — заветным чином есаула.
Вернувшись на Дон, загуляли казаки. Пили, по посуде стреляли. С яра (обрыва) верхом в реку Аксай скакали. Смотреть страшно. Андрей Иванович, желанный гость и душа любой компании, куролесил, как молоденький. В хмельном образе в садке осетра верхом объезжал, как жеребчика-неуча. Подрал все о спинные кости[164]— а сам смеется:
