одно целое.
Всё закончилось внезапно, оставив с неприятным чувством незавершённости. Чего-то не хватало. Одного маленького, но чертовски важного куска.
Вокруг был лес, дикий, неухоженный — но светлый. Радостный птичий щебет звучал гимном погожему солнечному деньку. И на фоне этой летней благодати особенно скорбной казалась картина: мальчик лет десяти в дорогой старинной одежде почти потерял сознание от жары и жажды, зажатый между длинными уродливыми корягами.
— Куда ты смотришь, Велеслав? — прозвучало за левым плечом, и жнец обернулся, увидев там ордынского воина. Хан. — Ужель забыл, что мы теперь живём в отшельничестве, и всё мирское нам чуждо?
— Чуждо, твоя правда, — жнец не думал об этих словах, не собирался произносить, но будто бы играл заранее прописанную роль, не смея отклониться от сценария, — но одно дело — дрязги между власть имущими, а другое — человеческая жизнь.
— А так уж оно разное? Где жизнь — там и родительская благодарность, где благодарность — там и золото, где золото — там и преступление. Загостишься, увлечёшься — и вот уже опять за лиходеями носишься, себя забыв.
— Не будет того, — жнец решительно тряхнул головой, — нет мне до этого дела.
— Вот и до мальца тогда быть не должно, — торжествующе закончил Хан. — Иль думаешь, что спасая всех подряд, ты будто перед Варварой вину искупишь?
— Не тебе её имя произносить, не тебе мне им пенять! — его голос задрожал от гнева.
Хан хищно прищурился, прошипел, не скрывая ярости:
— Я не менее тебя её любил! А может и поболе будет, потому что рук запачкать не страшился, чтобы наше общее счастье построить вопреки крови и судьбе! Одна только память о ней мне исчезнуть не даёт, долг на земле держит.
— И в чём же этот долг заключается? Изводить меня денно и нощно, чтобы я своей вины не забыл? Так не трудись, и без тебя не прощу и не забуду!
— Отомстить за неё, — оскалился Хан.
— И кому же? Воеводе, степнякам, себе самому?
— Всему миру.
Впору бы смеяться, если бы так не страшило безумие в его глазах. Безумие, не ведающее колебаний, сожалений, слабостей.
— Я бы смог, я бы сделал, — и в тот момент верилось, что это вправду так, — но ты, Велеслав, мне мешаешь. Потому что ты голова, а какой спрос, ежели та голова — тряпка безвольная? Только в лесу и жить, поедом себя поедая.
— Довольно, — жнец порывисто прочертил рукой линию, словно пытался отгородиться, отделить их друг от друга, — устал я твои ядовитые речи слушать! Каждый миг промедления может чужой жизни стоить...
Он шагнул в сторону коряг, что пленили мальчика, но Хан удержал его за плечо. Вроде бы и знаешь, что галлюцинация, порождения измученного сознания, а так крепко держит — как настоящий.
Можно было упираться, пробовать сломить остатками воли — и после винить себя за ещё одну невинную смерть.
— Чего ты хочешь? — произнёс жнец, чувствуя, как Велеслав сдаётся. — Что потребуешь за то, чтобы его спасти?
— Известно чего — прекрати сопротивляться, отдай мне наше тело. Ты сломлен, выгорел, как лучина на ветру. А я смогу ещё побороться, сделать этот мир чуточку чище.
— Будь по-твоему, — решение далось на удивление легко, — одного попрошу взамен: крови не проливай больше, то всегда лишь умножало скорби.
— Достойная просьба, — в речах Хана впервые послышалось уважение, — поэтому всей своей половиной души клянусь: не пролью.
Один раз моргнуть — закрыть и вновь открыть глаза. Но на месте ордынца жнец теперь видел Велеслава. Бледную тень с пустыми и потухшими глазами — как бывает у каждого, кто потерял свой смысл. Спустя пару минут он совсем исчез.
Жнец посмотрел на свои руки, будто впервые их увидел. Внешне ничего не изменилось — но скорбь, что до этого переполняла сердце, не пропала нет — стала иной, ненавидящей, свирепой, гневной. Вот значит, каково это — когда от тебя остаётся только тьма.
Бесшумно ступая по траве, тьма приблизилась к погибельным деревянным тискам, чтобы услышать слабеющий, срывающийся шепот:
— Помоги мне.. Отец мой князь... наградит...
— Поверю я, что наградит, не забудет.
Тьма засмеялась — какой неожиданный и приятный подарок судьбы! Один взмах руки — ведь оковы воли сброшены, силу степей больше ничего не держит — и налетел ветер с севера, унося корягу прочь, как щепку.
— Кто ты?
Действительно — кто? Тьма прикусила губу, сомневаясь. Потратить столько сил, чтобы избавиться от своей слабой, бесполезной, чересчур правильной половины — а теперь не знать, как называть того, кто пришёл на его место. И почему это — только его место? У них была общая мечта, общая любовь — и общая боль. И, получается, общее имя — зачем выдумывать что-то другое?
— Велеслав. Зови меня Велеслав.
На этом лес пропал, сменившись чистым белым светом, где их осталось только двое: Велеслав и Хан. Жнец и его тень.
— Вот мы и снова встретились, — Хан поправил точно такой же, как него форменный галстук, стряхнул несуществующую пылинку с лацкана пиджака, — спустя столько веков. Значит, ты вспомнил, как тебе в самый ответственный момент не хватило веры в себя? Согласись, я был... куда более эффективен.
— Вспомнил, как тебе в самый ответственный момент не хватило сострадания.
— Вот как, — Хан издевательски рассмеялся, — даже сейчас ты продолжаешь меня осуждать. Печально. Что ж, здесь самое подходящее время и место — где душа вольна сама казнить себя или оправдать. Хочешь попытаться избавиться от меня навсегда?
В его руку сама собой упала сабля — почему-то проржавевшая, как тогда — на витрине в музее.
Жнец покачал головой:
— Нет.
— Нет? — Хан удивлённо приподнял брови, кончик клинка опустился вниз.
— Однажды мы попытались жить наполовину — для каждого из нас это закончилось плохо. Но последние триста лет мы были отличной командой. Ты был моей гордыней, моим бессердечием, моей жаждой достичь вершины. Я был твоей честью, твоими принципами, твоим милосердием. И мне не о чем жалеть в этой нежизни после смерти.
— Значит, — вместо привычной дьявольской улыбки у Хана получилась другая, честная, открытая, — ты наконец принимаешь себя целиком, таким, какой ты есть? Вместе со своей тенью?
— Да, — в ответ улыбнулся жнец, — вместе со своей тенью.
