пожевать… Чтобы отвлечься, Петухов стал обдумывать создавшееся положение: почему не прибежал Говорухин? Не захотел оставлять Лещинского с беспомощным старшиной?
Впереди что-то темнело, Петухов замедлил шаг и поднял карабин, приблизившись, увидел: на снегу лежит человек.
XXIV
ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
Говорухин!
Петухов сразу понял, что это он — переводчик на выручку не побежит. Понял также, что это смерть, — живые так не лежат. Сделав еще несколько шагов, Петухов нагнулся, расстегнул ватник и гимнастерку товарища, лег на снег, припал ухом к груди: сердце не билось. Ран на теле не разглядеть — темно, да и много ли человеку надо? Иной раз и днем не увидишь, куда куснули солдата пуля или осколок, нередко смертоносный металл впивается в тело, не оставив следа. Одно ясно: Говорухина сразила на излете шальная пуля, враги непременно забрали бы оружие, натоптали. А может, Лещинский?! Нет, Стас, при всей его двоедушности, на такое не отважится.
Петухов обшарил карманы убитого, взял патроны, отцепил с пояса гранаты. Разрядив карабин, понюхал дульный срез — сгоревшим порохом не пахнет, значит, не стрелял Говорухин. Вынув затвор, Петухов зашвырнул его подальше, бросил бесполезное теперь оружие в снег и опустился на колени: эх, Пишка, Пишка, угораздило же тебя! Ведь осталось совсем немного… Прощай, добрый, простодушный товарищ, не услышать мне больше наивные твои рассуждения, милое, ласковое «Кинстинтин».
Петухов встал, постоял, склонив голову, надел шапку и устало побрел по неглубокой колее. Отойдя немного, оглянулся — позади белым-бело, снег сыплет и сыплет — густой, липкий. Это хорошо, преследователи их не найдут. Но снег завалит колею!
Петухов побежал вперед, ноги вязли в снегу, разъезжались, задохнувшись, перешел на шаг, отдохнув, побежал дальше, снова зашагал; стараясь идти быстрее, командовал, как когда-то старшина на плацу: шире шаг! Шире шаг!
Внезапно Петухов остановился — исчезла колея. Заблудился? Этого не хватало! Пограничник затоптался на месте, силясь отыскать следы полозьев, вдруг что-то твердое уперлось ему в спину, и воздух резанула визгливая команда на незнакомом языке. Неведомым образом Петухов понял ее значение — ну, уж нет, рук не подниму. Сейчас узнаешь, самурайская рожа, каков советский пограничник!
Петухов сделал неуловимое движение, и незадачливый противник опрокинулся навзничь. Стрелять боец не хотел — сбегутся японцы, нужно управиться без шума. Навалившись на поверженного врага, Петухов схватил его за горло, но получил такой удар, что зазвенело в ушах.
— Ах, тварюга!
Удерживая руку противника, Петухов пытался вытащить нож, достав, нажал кнопку, лезвие выскочило с пугающим треском, но нож внезапно вырвался из горсти, а рука странно одеревенела.
— Достаточно, Костик. Победа за вами, сдаюсь.
— Стас?! Ну и сукин же ты сын! Я же тебя за самурая принял, чуть-чуть не угробил!
— Не скрою, к тому же стремился и я… Тоже подумал — японец…
Петухов, тяжело отдуваясь, поднялся, Лещинский с трудом сел.
— Помогите, Костя. После столь близкого общения с вами я немного не в себе. Благодарю. Должен заметить, что махать кулаками вы умеете. Преуспевали в детстве?
— Случалось некоторых пижонов воспитывать… Ты, Стас, не прибедняйся. До сих пор голова гудит — поднес ты мне прилично. Приемы знаешь?
— Джиу-джитсу. Я посещал спортивный клуб…
— А где Петр? Куда ты его дел?
— Здесь, в низине. А где остальные?
— Их больше нет…
Скрипела, подпрыгивая на кочках, неуклюжая волокуша. Петухов, держа оглобельки, шел впереди, Лещинский подталкивал волокушу сзади. Оба молчали. Помалкивал и Данченко, он давно уже гулял в материнском садочке, наслаждаясь тонким ароматом зацветающей вишни. Время от времени путники менялись местами, Лещинский вскидывал на грудь лямку, Петухов становился на его место, нависал над старшиной.
Данченко страшно исхудал, впалые щеки заросли густой щетиной, желтые виски запали. Петра не узнать, с горечью подумал на рассвете Петухов. А каким богатырем был! Оглушенный гибелью товарищей, Петухов ни на минуту не отказался от мысли пробиваться к границе; несмотря на случившееся, он чувствовал прилив сил и уверенности — предрассветная метель замела следы, преследователи остались с носом. Жаль, продуктов маловато, уцелел лишь вещмешок Лещинского — хлеб, немного сушеного мяса, консервы. Если экономить — должно хватить. Потерян компас, он был у Васька, придется ориентироваться по деревьям; с северной стороны мох на стволах растет гуще.
На привале Лещинский сел на снег, Петухов запротестовал: простынешь.
— Бог милостив, — вяло оправдывался Лещинский. — Устал я…
— Встать!
— Пожалейте горло, Костя. Зачем кричать?
— Затем, долдон ты эдакий, что, ежели захвораешь, вас двоих мне не увезти. При всем желании.
— Одного тоже не увезти.
Петухов не сразу уловил смысл сказанного, после бессонной ночи соображал туго.
— Постой, постой! Ты хочешь… Петра?!
— Зачем так ставить вопрос: хочу — не хочу? Не справимся мы, самим бы до границы добраться.
— И ты предлагаешь… бросить?!
— Я этого не говорил.
— Но подразумевал! Ребенку ясно. Ах, ты…
— У вас есть другие предложения?
— Есть. Заткнуться!
— Грубость — ваш единственный аргумент в полемике. — Сказано, заткни глотку!
Отдохнув, поменялись местами. Петухов надел лямку, взял оглобельки, он дрожал от ярости, остро переживая стычку. Хамить, конечно, не следовало, но как Лещинский посмел предложить такое! Постепенно Петухов успокоился: упрекать Стаса бесполезно, все равно ничего не поймет, его принцип — человек человеку волк. И все же обидно: собирается жить в СССР, уверяет, что порвал с прошлым. Безусловно, сперва он об этом не помышлял, просто другого выхода не было, спасал шкуру. Потом вроде начал что-то понимать, как будто пересмотрел свои реакционные взгляды, во всяком случае, намекал на это. Держался спокойно, бежать по дороге не пытался, а при желании мог бы… Будучи по натуре максималистом, Петухов беспощадно клеймил Лещинского, считая его беляком и негодяем, но порой, стараясь быть объективным, пытался найти если не оправдание его словам и поступкам, то хоть какую-то логику в них. Пограничник шагал, не замечая усталости, с силой выдергивал оглобельки из снега, налегал грудью на лямку, увлекая за собой волокушу. Чтобы было удобнее, надел карабин через плечо, крепче стиснул ладонями неошкуренные, шероховатые оглобли. Внезапно кольнула тревожная мысль: что, если спутник выстрелит в спину?!
Петухов был недалек от истины, Лещинский как раз думал об этом.
С детства он болезненно реагировал на оскорбления. Щелчки и затрещины сверстников сносил терпеливо, при случае отплачивал обидчику сполна, но бранные слова, коими столь богат могучий и великий русский язык, всегда приводили Лещинского в бешенство. Достаточно хорошо владея собой, он никогда не опускался до вульгарной перебранки, внутри же весь кипел и успокаивался не скоро.
Впереди размеренно покачивалась спина Петухова — серое пятно, размытое неутихающей метелью. Лещинский
