class="p1">– С кофе я как-нибудь справлюсь сам, – смешливо сказал юноша, – но вам по возрасту еще не полагается курить… – девица вздернула бровку:
– Мне по возрасту полагается быть в шестом классе, – сладко ответила она, – а я закончила восьмой и участвую в специальном семинаре по математике и физике, для одаренных учащихся. Я вас подожду во дворе… – Марта вскинула на плечо сумочку:
– Мне, кстати, маленький двойной без сахара, – бросила она вслед Павлу.
Выяснилось, что от коржика, пусть и заветренного, она тоже не отказалась. Кусая выпечку, отхлебывая кофе, Марта понизила голос:
– Здесь никого нет… – лучи закатного солнца освещали облупленную скамейку под кустами сирени, – но то, что я вам скажу, строго секретная информация… – Павел не мог не признать, что девчонка говорит быстро и толково. Закончив, она разжала стиснутый кулак:
– Вот, – просто сказала Марта, – все, что у меня осталось от родителей… – на ладошке девочки переливался крохотный, золотой крестик:
– Полигон был где-то на севере, – добавила Марта, – я помню метель, ветер… – она помолчала:
– Мне всегда грустно в метель. Я помню, что у нас жила большая собака, помню голоса мамы и папы. У меня еще, кажется, был брат или сестра… – девочка посопела, – но что случилось потом, я не знаю. Мне сказали, что на полигоне произошла катастрофа, мои родители погибли. Я тоже едва не умерла, но меня спасли. Я не знаю имен родителей… – она полистала «Юность», – когда я прочла ваш рассказ… – тонкая шея дернулась, – я подумала, что вы счастливец, вы нашли их могилы. Их репрессировали, да? Здесь сказано, что вы выросли в интернате…
Павел затянулся сигаретой:
– В интернате. Но это просто рассказ, Марта. Это не о моих родителях и Павел в тексте тоже не я, то есть не совсем я… – она легонько коснулась его руки:
– Но вы хотя бы знаете, как их звали, да… – Павел подумал о снимке и записке в его портмоне: «Да, – тихо ответил он, – теперь знаю, Марта».
Павел аккуратно приподнял пожелтевшую папиросную бумагу. Яркая дореволюционная лазурь нисколько не выцвела. Белый коронованный орел на гербе раскидывал мощные крылья:
– Эсте, одна из древнейших княжеских фамилий Италии, отразившая в себе характерные особенности итальянской цивилизации и итальянского принципата. Судьбы рода д’Эсте, страница не одной итальянской, но и европейской истории…
В библиотеке профессорской квартиры, в доме рядом с Академией Художеств, поблескивали переплеты тяжелых томов. Шторы в комнате задернули, осветив полки одним торшером:
– Брокгауз надежнее, – шепотом сказал Павел сестрам, – хотя я уверен, что в Большой Советской Энциклопедии тоже есть такая статья… – Брокгауз на пяти страницах подробно перечислял аристократов из итальянской и австрийской ветвей рода:
– Младшая ветвь, – Павел упер палец в абзац, – после смерти в 1803 году герцога Эрколе Ринальдо д’Эсте, кроме его дочери, единственной законной наследницы, герцогини Марии, в будущем эрцгерцогини Австрии, остался внук покойного, Эрколе Паоло, наследник сына герцога от морганатического брака… – сестры потрясенно молчали, – Его Святейшество Папа Римский, по настоянию тети малыша, даровал ребенку графский титул и привилегию носить имя его предков. Потомки Эрколе Паоло проживают во Флоренции. В их владении находится палаццо д’Эсте, прекрасный образец архитектуры высокого Ренессанса… – Надя шепнула:
– Ты герцог… – Павел почти весело отозвался:
– Не герцог, а граф, и то по материнской линии… – он вспомнил тихий голос Алевтины Петровны, смотрительницы в зале Леонардо:
– Когда ты в первый раз сюда зашел, я едва сознание не потеряла. Я подумала, что передо мной Павел… – они стояли у деревянного шкафчика смотрительницы, в служебной комнатушке, – он сюда подростком каждый день бегал. Я тогда первый год работала, а его мать в Эрмитаже служила со времен НЭПА… – в руке Павла оказалась фотография его самого. К черно-белому снимку приклеили ярлычок:
– Член кружка юных историков, Павел Юдин, выступает с докладом на конференции молодых исследователей, Ленинград, 1932 год… – Алевтина Петровна неслышно добавила:
– Когда их арестовали в апреле сорок седьмого, все фотографии… – старуха повела рукой, – и даже имена их больше никогда не упоминали. Но снимок я сохранила в память о Павле, о матери его… – женщина вздохнула:
– Как пришло извещение, что он без вести пропал, она сдала сильно. Потом сестра его, Наталья погибла, разбилась под Москвой. Наталья была летчицей, она до войны пропадала в Осоавиахиме, прыгала с парашютом… – мать Павла Юдина не пережила первой блокадной зимы:
– Мы ее на саночках отвезли… – старуха помолчала, – куда всех отвозили, на Московскую заставу. Павел с Лючией ходили туда с цветами, как вернулись они… – Алевтина Петровна отерла глаза:
– Ему дали орден, говорили, что он герой, что он сражался с партизанами в Италии. Он защитился в начале сорок седьмого года, Лючия тоже писала диссертацию, но после их ареста провели собрание. Называли их шпионами, агентами запада… – сухая рука погладила его ладонь:
– Бери снимок и уходи, милый… – Павел помотал головой:
– Алевтина Петровна, но был двадцатый съезд, двадцать второй съезд… Их должны были реабилитировать, пусть и посмертно… – ее лицо замкнулось:
– Не всех реабилитировали-то, милый мой. Мой муж… – старуха перекрестилась, – сгинул на Соловках в тридцать пятом году. Никакой реабилитации я не дождалась. Я ведь поэтому в Эрмитаж и пришла. Из школы меня выгнали, как жену контрреволюционера… – Алевтина Петровна, в прошлом учительница рисования, сама едва избежала ссылки после убийства Кирова:
– Но в тридцать пятом году еще не сажали, – недоуменно сказал Павел. Старуха поджала морщинистые губы:
– Сажали всегда, милый мой. Держи фото, я тебя не видела и не говорила с тобой…
За стеной, на купленной у интуристов пластинке, гремел рок. Хозяева хаты, как выразился Иосиф, пребывали на академической даче в Комарово:
– Однако их сын в городе, – усмехнулся он, – вечеринки он любит больше подготовки к университетским экзаменам… – в большой гостиной толкались танцующие пары. На кухне дымили травкой в растворенное в белую ночь окно. Аня потрогала вырванный из блокнота листок:
– Но как же ее фото… – спросила девушка, – неужели нигде не сохранилось снимка… – она смотрела на серьезное, юношеское лицо Павла Юдина:
– Павел похож на отца, как две капли воды, – подумала Надя, – наверное, его мать, Лючия, попала в обслугу виллы. Она была итальянкой, она знала языки. Или она писала портрет нашей мамы… – близняшки смутно помнили большой холст, висевший над камином. Павел нарочито спокойно убрал листок и фото в карман пиджака:
– Вообще ничего не сохранилось, – его голос задрожал, – если бы не случайность, я бы и этого не нашел. И мне никогда не пришлют справку об их реабилитации… – взяв окурок, Павел глубоко затянулся:
– По нашим документам, то есть филькиным грамотам, я даже не их сын. Но теперь понятно, почему меня тянет во Флоренцию… – Павел не надеялся найти могилы родителей:
– Это в рассказе так случается, – невесело подумал юноша, – а маму и папу сбросили в расстрельный ров. Их реабилитации ждать не стоит, Комитет такого не позволит. Я их не знал и никогда не узнаю, СССР отнял у меня семью… – ласковая рука отерла слезы с его лица. Он и не понял, как Надя и Аня оказались рядом:
– Ты наш брат, и так будет всегда… – близняшки обняли его, – мы помним, как кричали ему… – Надя запнулась, – Котову, что ты наш брат… – Аня погладила его по голове:
– Мы тебя звали Поль, по-французски. Ты Паоло, это ваше родовое имя… – подросток шмыгнул носом:
– Я не Левин… – Надя поцеловала его рыжеватый висок:
– Нет, ты Павел Юдин, сын героя войны. Ты граф д’Эсте… – она кивнула на герб, – пусть и по материнской линии. У тебя, в конце концов, есть свой
