Ирина не пришлась бы ко двору в компании, где курили травку и слушали западные голоса:
– Ладно, местные парни мне помогут. Здесь тоже есть мастерские художников и пустующие комнаты…
Мастер из «Металлоремонта» пребывал в ремиссии, но к услугам Павла всегда была кратовская дачка Лопатиных. Дом отапливался, зимой он несколько раз ездил туда со встреченными на вечеринках девушками:
– Но это все не то, – горько подумал Павел, – Данута была такая одна… – он пробежал глазами аккуратный почерк. Страничка приходилась на апрель сорок седьмого года. Павел понял, что итальянский у неизвестного ему человека был родным языком:
– Сходить в поликлинику… – читал он быстрые записи, – подготовить занятие для группы 103, разобрать папку с гравюрами… – внизу он или она нарисовали веселую рожицу:
– День рождения Павла… – юноша вздрогнул, – сделать тирамису и канноли… – на обороте листка он нашел календарь на первую половину того же года:
– Писала женщина, – понял Павел, – и дни отмечала тоже она… – Ирина смутилась, опустив глаза. Юноша хмыкнул:
– У меня две старшие сестры, я знаю, что это такое… – крестики стояли только на датах в январе и феврале:
– В марте все заканчивается, – понял Павел, – а листок от апреля… – календарь был советским. Восьмое марта и двадцать второе апреля выделили красным цветом:
– Она пишет, что надо разобрать гравюры, – Павел, неизвестно зачем, сунул листок в карман пиджака, – у вас что, после войны работали кураторы-иностранцы… – Ирина пожала плечами в сером рабочем халате:
– Никогда не слышала. Но я в музее всего год… – больше в папке ничего не было:
– Вообще, – заметила девушка, запирая хранилище, – архивы здесь огромные и они еще не приведены в порядок. Бумаги, касающиеся коллекции, внутренние документы, сведения о персонале… – Павел отозвался:
– Тогда можно узнать, что за итальянский куратор трудился здесь в сорок седьмом году… – они стояли в подвальном коридоре, под синей лампочкой. Ирина покачала головой:
– Нельзя. Послевоенные документы в отделе кадров, их сейфы охраняются лучше «Мадонны Литты»… – насколько увидел Павел, охрана шедевра Леонардо состояла из хрупкой бабушки в седых кудельках, – а довоенные бумаги здесь… – Ирина повела рукой в сторону высоких деревянных шкафов вдоль стен коридора, – то есть, оставшиеся после войны бумаги…
Неподалеку засветились кошачьи глаза. Павел почувствовал прикосновение пушистого хвоста, кот исчез в полутьме. Ирина помолчала:
– Кураторы говорят, что после войны в подвалах развелось множество крыс. Котов привезли с Урала, целый вагон. Они живут в музее с восемнадцатого века, традицию надо сохранять… – девушка добавила:
– Мы с мамой тоже вернулись с Урала в мае сорок пятого. Мне тогда было пять лет… – Ирина не помнила блокаду:
– Нас вывезли по Дороге Жизни, – заметила она, – я была годовалым младенцем… – Павел взял ее ладонь:
– Я тоже ничего не помню… – он поглаживал запястье девушки, – но, говоря о записке… – Павел не знал, зачем сохранил листок, – у вас работают и те, кто был здесь в сорок седьмом году… – он привлек девушку к себе. Сваленные в беспорядке на верху шкафа папки опасно закачались. Ирина часто задышала:
– Работают. Алевтина Петровна, в зале Леонардо, тридцать лет на одном месте сидит, она и блокаду здесь пережила… – Павел провел губами по ее горячей щеке:
– Я вернусь туда, то есть к Леонардо. Нельзя уходить из музея, не посмотрев на него еще раз. Потом выпьем с тобой кофе, я провожу тебя домой… – он нашел губами ее губы:
– Надеюсь, у тебя тихий подъезд. Встретимся у выхода, через полчаса… – повиснув у него на шее, Ирина выдохнула: «Да».
Рыжая, костлявая девчонка в белой, школьной рубашке и синей плиссированной юбке прижимала к плоской груди затрепанный номер «Юности». Над ее головой висела факультетская доска объявлений. Минутная стрелка на больших часах, щелкнув, перескочила на четверть седьмого.
Павел увидел девицу из-за тяжелой дубовой двери. Проводив Ирину на Большой проспект Васильевского острова, он позвонил из уличной будки на квартиру. Надя зевнула в трубку:
– Тебя отыскала какая-то поклонница… – помня о возможных жучках, Надя решила не называть имя девчонки, – она ждет тебя в четверть седьмого в вестибюле физического факультета университета, на набережной Макарова… – рассказ Павла напечатали с разрешения Комитета:
– Вряд ли они пошлют за ним топтунов, – подумала Надя, – это просто встреча с читательницей. И вообще, Павел их стряхнет, если заметит… – из кухни доносился стук ножа. Сегодняшняя вечеринка тоже ожидалась на Васильевском острове:
– Рядом с Академией Художеств, – Надя потянулась, – я поспала, вернувшись с сеанса, но совсем немного… – Аня крикнула из кухни:
– Не отлынивай! Я готовлю печеночный торт… – Надя пробормотала:
– Единственный способ приукрасить собачью колбасу из магазина. Хотя здесь нас, как и в Москве, снабжают из распределителя… – на кухне громоздились банки со шпротами и оливками. Утащив маслину, Надя едва слышно поинтересовалась:
– Кого тебе на этот раз велели сопровождать… – в Москве Аню придавали, как личного переводчика, иностранным ученым, приезжавшим в университет. Сестра закатила глаза:
– На конференцию приглашены только страны народной демократии, у них свои так называемые гиды. Я могу наконец-то послушать доклады, а не разговоры в кулуарах. Хотя болтают, что… – она приблизила губы к уху Нади. Та широко открыла глаза:
– Рабочие восстали против кукурузника… – Аня хмыкнула:
– Так говорят. Но заглушки зверствуют, мало что можно разобрать… – девушка облизала ложку с паштетом:
– Все равно, такие выступления обречены на провал, – мрачно добавила Аня, – они введут в город войска, а зачинщиков арестуют и расстреляют… – девушки давно приучились шептаться одними губами, отворачиваясь от вентиляционных отдушин, куда могли всадить жучки и камеры:
– Интересно, что у Павла за поклонница, – нарочито громко сказала Аня, – хорошенькая она… – фыркнув, Надя налила себе кофе:
– Она похожа на воблу, то есть на тарань. Она еще подросток, у нее скобки на зубах…
Павел тоже заметил скобки и веснушки на щеках девочки, однако фигура у нее была хорошая:
– Только очень хрупкая, – девчонка моргала неожиданно темными, длинными ресницами, – она словно весенний цветок… – Павел понял, что даже не знает ее имени:
– Надя мне ничего не сказала, по соображениям осторожности… – девица изучала факультетские объявления. Павел кашлянул:
– Добрый вечер. Я Павел Левин, сестра сказала, что вы будете меня ждать… – едва не выронив журнал, раскрасневшись, девчонка протянула холодную лапку, с обгрызенными ногтями, с пятнами от чернил:
– Здравствуйте. Спасибо, что пришли. Я Марта, Марта Журавлева… – учитывая записку, лежавшую у него в портмоне и довоенную фотографию, полученную от Алевтины Петровны, смотрительницы в зале Леонардо, Павлу сейчас меньше всего хотелось тратить время на болтовню с девицей:
– Я должен все показать Ане и Наде, рассказать о разговоре с Алевтиной Петровной… – Марта деловито взглянула на простые часики:
– У нас есть двадцать минут, потом за мной приедет мама, то есть моя приемная мать… – семинар заканчивался в половине седьмого. Марта освободила себе четверть часа, лихо, первой из всех, управившись с сегодняшними задачами. Сахаров даже усмехнулся:
– Поскакала на свидание, что ли… – в аудитории кто-то явственно хихикнул. Физик постучал указкой по столу:
– Не отвлекаемся, товарищи ученики… – Марта весело ответила: «Почти, Андрей Дмитриевич».
В журнале не указали возраст Павла Левина, но девочка решила, что ему лет двадцать. Юноша носил дорогой на вид твидовый пиджак и джинсы. Марта замечала такие на некоторых университетских преподавателях:
– Он тоже рыжий, как и я… – его волосы, цвета палой листвы, были длиннее обычных мужских стрижек, – а глаза у него серые… – вдохнув запах хороших сигарет и женских духов, Марта решительно велела:
– Возьмите два кофе… – она полезла в планшет, подарок папы Миши, – во дворе есть курилка… – Павел остановил ее руку:
