Мастерская на задворках Академии Художеств была сырой:
– Но лучше позировать, чем таскаться по городу с иностранными туристами, сообщая потом об их разговорах, – Надя выпрямилась, – или чем спать с маэстро Авербахом… – речь о дальнейших свиданиях с музыкантом, правда, не заходила:
– Они сами отправили ему фальшивое письмо, – с облегчением поняла Надя, – наверняка, сделали вид, что у меня случился выкидыш… – губы дернулись, – хорошо, что я больше с ним не встречусь… – зимой и весной она работала с несколькими французскими группами. Аня не доверяла туристам:
– Их обыскивают на таможне, – мрачно сказала сестра, – если найдут наше письмо для папы, пусть и отпечатанное на машинке, мы можем вообще никогда в жизни больше не увидеться ни с тобой, ни с Павлом… – Надя не доверяла и маэстро Авербаху:
– Для него я Дора, это во-первых, а во-вторых, он не рискнет приязнью Советского Союза. Доктор Эйриксен мог бы, – вздохнула девушка, – но он сюда больше не вернется… – шрам на ее плоском животе сгладился. Надя почти не вспоминала случившееся осенью:
– У меня может больше никогда не быть детей, – несмотря на это, она все равно принимала таблетки, – счастливая Фаина Яковлевна, у нее трое… – они исправно получали письма от Бергеров, из Киева. Лазарю Абрамовичу подтвердили инвалидность по психическому заболеванию:
– Он преподает в тамошней ешиве и сапожничает. Фаина Яковлевна работает на синагогальной кухне, Исаак осенью идет в школу… – они с сестрой и братом надеялись, что Лазарь Абрамович больше не попадет в милицию:
– Дети, – Надя прикрыла глаза, – ладно, сначала надо сообщить отцу, что мы живы, надо вырваться отсюда…
Она сняла с вешалки летний костюм серого льна. На столике, заваленном косметикой, лежали номера журнала «Моды», местного издания. Надя рассеянно полистала брошюрку: «Юбки и блузы»:
– Такой наряд только в школу носить, – хмыкнула она, рассматривая рисунок белой блузы с короткими рукавами, – Ане он понравится… – костюм, тем не менее, был другим делом. Надя помнила апрельский номер американского Vogue. Очень красивая девушка со скучающим, нездешним лицом, прислонилась к фонарному столбу, держа большого плюшевого медведя. «Дате на Бродвее», – сообщала краткая подпись. Надя оценила крой ленинградского костюма:
– Такой же они сделали в зимнем варианте, из твида, с меховым воротником… – на стенах уборной развесили эскизы будущей коллекции, – то есть скопировали с костюма Дате… – кроме костюма, Надя показывала и рискованное, летнее платье, едва прикрывавшее, как изящно выразилась инженер-модельер, бедра:
– Не бедра, а задницу, – весело подумала Надя, – здешние девушки для него малы ростом… – она возвышалась над ленинградскими манекенщицами на полголовы:
– Поэтому они мне и позвонили, сначала в Москву… – в Ленинграде видели ее фото, в каталоге Дома Моделей на Кузнецком мосту:
– Вы нам очень поможете, товарищ Левина, – сказала ей модельер, – у нас ожидается особый показ летней коллекции… – Надя не сомневалась, что ленинградцы получили ее телефон на Лубянке:
– Ладно, за показы платят, и неплохо платят, – на шпильках она стала выше еще на десять сантиметров, – кстати, платье они тоже скопировали… – в платье снялась, как было сказано в том же журнале, модель Ева. Надя хорошо помнила лицо девушки:
– Ее фамилию никогда не указывают. Дате актриса и певица, у нее брали интервью, а Ева, скорее всего, подрабатывает моделью, как я… – в Vogue Еву сфотографировали на берегу Ист-Ривер. За спиной девушки громоздились унылые здания складов, по пляжу бегала дворняга:
– Она часто снимается с псом, наверное, это ее собака… – платье висело на соседней вешалке:
– Даже рисунок повторили… – Надя напоследок затянулась сигаретой, – что-то вроде солнца. Индейские мотивы, но здесь их назовут узорами коренных народов Сибири… – в дверь постучали:
– Товарищ Левина, вы следующая… – на подиум выходили через низкую для манекенщиц дверь. Подождав, пока ее ленинградская товарка, в той самой блузе и строгой юбке, вернется за кулисы, Надя услышала:
– Деловой костюм из льна. Демонстрирует Надежда Левина, работник московского Дома Моделей на Кузнецком Мосту… – она, как всегда, смотрела поверх голов собравшихся. Стучали шпильки, играла какая-то джазовая музыка:
– Обратите внимание на удобный крой юбки, – хорошо поставленным голосом вещала ведущая, – натуральная ткань сохраняет прохладу в жаркие летние дни… – второй выход Нади, в платье, даже сопроводили аплодисментами. Вернувшись в уборную, она стянула невесомый шелк:
– Не знаю, зачем его показывали. Партийные дамы в такие вещи не влезут. Хотя нет, среди них есть тощие селедки. Но для санаториев ЦК наряд слишком смел… – ручка двери дернулась. Надя крикнула: «Нельзя!». Она стояла в одном белье. Детский голос позвал:
– Товарищ Левина, я на минуту… – закатив глаза, Надя накинула ситцевый халатик. Костлявая, рыжеволосая девчонка едва достигала головой ее локтя. На зубах блестели скобки, она часто дышала:
– Товарищ Левина… – Надя решила, что девице лет четырнадцать, – скажите, вы случайно не знаете Павла Левина… – девочка кусала губы, – его рассказ весной напечатали в «Юности»… – Надя весело подумала:
– Поклонница. Фото Павла в журнале не было, однако она все равно хочет ему написать… – девушка кивнула:
– Это мой младший брат… – девчонка полезла в карман синей пионерской юбки:
– Не откажите в любезности, – неожиданно церемонно сказала она, – возьмите, пожалуйста, для него записку… – Надя прервала ее:
– Он сейчас тоже в Ленинграде… – зеленые глаза девчонки засияли:
– Тогда скажите ему… – она мимолетно задумалась, – что я жду его сегодня, в четверть седьмого вечера, в вестибюле физического факультета университета. Это на набережной Макарова. Меня зовут Марта Журавлева, – прибавила девочка, – это очень, очень важно. Спасибо, товарищ Левина… – растоптанные сандалии застучали по коридору. Надя вскинула бровь:
– До студентки ей еще лет пять. Но Павел обрадуется, что у него есть читательница… – она крикнула вслед худой спине девчонки: «Ладно, я все передам!»
– Смотри, – таинственным шепотом сказала девушка, – папка с гравюрами времен Петра Первого. Коллекцию собрали при Петре, но гравюры более раннего периода… – на оборотной стороне картона приклеили выцветший ярлычок с провенансом:
– Дореволюционная орфография, – заметила Ирина, – папку не трогали с начала века… – Павел читал каллиграфический почерк давно умершего хранителя фондов:
– Гравюры сии привез из Италии господин Федор Петрович Воронцов-Вельяминов, друг и конфидант императора Петра Великого. После его ареста и ссылки в Сибирь, при Ея Величестве императрице Анне Иоанновне, часть коллекции попала в личное собрание государыни. Остальные картины были утеряны… – Ирина полистала большие страницы:
– Нет, я ошибаюсь, – озабоченно сказала девушка, – над папкой работали после войны, то есть начали работать… – она нахмурилась:
– Интересно, почему написано не по-русски. Кажется, это итальянский язык… – Павел кивнул:
– Именно он. Давай сюда… – их руки соприкоснулись. Павел заметил, что девушка покраснела:
– Но не заниматься же этим в Эрмитаже, – одернул он себя, – хотя, по-моему, она привела меня в хранилище не просто так… – он ощутил знакомую тоску. С осени он ничего не слышал о Дануте. Девушка не звонила в мастерскую Неизвестного:
– Больше мне ее было никак не найти, – Павел скрыл вздох, – но ведь я ничего не сделал, не сказал… Почему она исчезла? Или она нарвалась на проверку документов на поплавке и ее отправили домой…
Данута училась в Ягеллонском университете, в Кракове:
– Она занималась русским языком и литературой, – Павел осторожно взял пожелтевший, вырванный из карманного календаря листок, – но я не знаю никого из Польши и неизвестно, когда я туда доберусь, если доберусь вообще. Оставь, – велел он себе, – лучше подумай, куда повести Ирину… – девушка жила с родителями. Квартира у Таврического сада, была, как выражался Павел, комитетской хатой:
– Тем более, там Надя с Аней… – он нахмурился, – но на сегодняшнюю вечеринку Ирину брать нельзя… – комсомолка
