донесся тихий голос приемного отца:
– Дружку есть где побегать, папа Миша всегда его рано выгуливает… – пользуясь тем, что она посещала школу во вторую смену, Марта обычно вставала не раньше полудня. Приемные родители смирились с ее полуночными бдениями, как весело говорил генерал Журавлев:
– Они даже разрешили мне черный кофе, – мимолетно улыбнулась Марта, – хотя мама всегда сетует, что на сливках или молоке я бы немного округлилась… – ночная рубашка открывала костлявые, усеянные веснушками, ключицы девочки.
Ночью Марта не делала школьные уроки:
– На них мне хватает часа… – рука возвращалась к острым граням крестика, – я занимаюсь высшей математикой и теоретической физикой… – Марта не могла проверить западные научные журналы, однако девочка не сомневалась, что доктор Эйриксен получил ее тетрадку:
– Но журналы бесполезны, – вздохнула девочка, – он бы не опубликовал ничего под своим именем, это противоречит научной этике. Однако я уверена, что он взломал шифр и знает, как меня зовут… – письма от ученого она не ждала:
– Он понимает, что конверт до меня не дойдет… – Марта дернула тонкими губами, – но теперь мое имя известно на Западе, пусть и таким образом…
Поверх разбросанных журналов лежала ее семинарская тетрадка в картонной обложке. На последнем занятии Сахаров разбирал с ними принцип Паули. Марта пробежала глазами ряды вычислений:
– Андрей Дмитриевич нахмурился, когда увидел мои уравнения. Но я не сделала ни одной ошибки… – возвращая тетрадь, Сахаров, действительно, похвалил ее:
– Все правильно… – физик помолчал, – скажи, ты не читала… – оборвав себя, он хмыкнул:
– О чем я? Работа написана в тридцатых годах и никогда не переводилась на русский. Забудь, это ерунда… – в коридоре все стихло:
– Папа Миша готовит себе завтрак и кормит Дружка, – поняла Марта, – мама всегда встает поздно… – сегодня семинарские занятия начинались после обеда. Утром Марту ждал визит в обкомовское ателье, в сопровождении приемной матери:
– Зачем мне летние наряды, – недовольно подумала девочка, – у меня есть шорты и майки, этого достаточно… – генеральша Журавлева настояла на своем:
– Здесь лучше модели, чем в Куйбышеве, милая, – ласково сказала женщина, – может быть, тебе что-то понравится… – Марта не обращала внимания на одежду. В школу она ходила в форме, дома носила синий рабочий халат, на даче бегала в шортах и растоптанных кедах:
– Так удобней… – она почесала коротко стриженую голову, – не стоять же за токарным станком в шелковом платье… – товарищи Марты по семинару в перерывах обсуждали будущее поступление в университеты:
– Ты, наверное, пойдешь на мехмат МГУ… – заметил кто-то из школьников, – или в Бауманку… – Марта откусила от своей любимой песочной полочки с глазурью. Здесь пирожное почему-то называлось «Лицейским»:
– Я собираюсь в профессионально-техническое училище, получать специализацию токаря-универсала… – Марта насладилась потрясенным молчанием, – я бы и сейчас поступила в ПТУ, но в моем возрасте туда не принимают… – она слизала острым языком крошки с губ:
– Это, конечно, косность… – недовольно добавила девочка, – в законе сказано, что надо иметь образование в объеме восьми классов средней школы, а оно у меня есть… – кусок пирожного выпал из открытого рта кого-то из парней:
– Мама Наташа тоже пьет валерьянку, стоит мне завести речь о ПТУ… – Марта рассеянно полистала верхний журнал, – но папа Миша на моей стороне… – она понимала, что после гибели Маши родители за нее волнуются:
– Но ПТУ в Куйбышеве, – рассудительно объяснила Марта приемной матери, – я никуда не уеду, останусь рядом с вами. Вступлю в комсомол… – пока по возрасту ее туда не принимали, – пойду на завод, потом отправлюсь в университет. Беспокоиться незачем, мама Наташа…
На обложке нового «Искателя», на фоне зловещего багрянца планеты, красовалась фигура космонавта в скафандре:
– Особая необходимость. Научно-фантастическая повесть… – Марта пробежала глазами первую страницу:
– Двести шестидесятый день полета подходил к концу. Сказывалось напряжение небывалого по продолжительности рейса. Не хватало ощущения скорости, которое всегда дает известный подъем духа; корабль, казалось, просто висел в пространстве. Однако покой этот был обманчив, и напряжение от него только возрастало: вокруг был космос, еще неизвестный, неисследованный и мало ли что таящий в своих черных глубинах… – Марта широко зевнула:
– Космонавт на обложке держит сварочный аппарат. Какая сварка в марсианской атмосфере… – Марта любила читать научную фантастику с красным карандашом в руке, отмечая ошибки авторов. Журнал соскользнул на пол. Терменвокс на подоконнике отозвался протяжным, грустным звуком:
– Я к нему не подходила, – Марта поежилась, – он сам включился. Наверное, какая-то магнитная аномалия… – крестик внезапно похолодел. Взгляд Марты упал на потрепанную «Юность»:
– Не надо читать, то есть перечитывать рассказ… – ей хотелось, свернувшись в клубочек, забраться под одеяло, – иначе у меня опять будут красные глаза, как в первый раз… – рука потянулась к загнутым на углах страницам. Сначала Марта думала написать в Москву, в редакцию журнала:
– Но они не дают адресов авторов, и что я скажу Павлу Левину… – девочка прикусила губу, – что тоже хочу найти могилы родителей… – она знала строки почти наизусть:
– Вокруг моих сапог бурлила быстрая вода таежной реки. Над сломанными вышками, над проржавевшей, колючей проволокой шумели сосны. Среди деревьев виднелись поваленные столбики с размытыми дождями табличками. Выбравшись на берег, хлюпая по топкому мху, я бродил по расчищенной поляне, отмахиваясь от гнуса. Карандаш на табличках был фиолетовым, выцветшим. Я наклонился над куском фанеры…
В рассказе московский школьник, сирота, уезжает с геологической партией на Дальний Восток, чтобы найти захоронения своих посмертно реабилитированных родителей:
– В партию его зачисляет руководитель, сидевший в одном лагере с отцом парня. Его тоже реабилитировали, он вернулся к научной работе… – обсуждать такое с приемными родителями, конечно, было нельзя:
– Папа Миша всего равно не говорит о таких вещах дома… – в конце рассказа напечатали краткую справку:
– Павел Левин коренной москвич. Ребенком лишившись родителей, он вырос в школе-интернате… – Марта закрыла журнал:
– Это совпадение. Куда мне ехать, я не знаю, где находился полигон… – крестик стал ледяным. Она услышала в далеком завывании метели почти неразличимый женский голос: «Те, кто мертвы, живы. Живы, Марта».
Сквозь облупившуюся краску на стене тесной комнатки проступали золоченые буквы, дореволюционной орфографии: «Модный Дом Мертенса». Уборная для манекенщиц в Ленинградском Доме Моделей выходила на зады здания. Сквозь решетку в окне первого этажа виднелись жестяные мусорные баки, с греющимся на крышке рыжим котом:
– Зал с подиумом смотрит на Невский проспект и улицу Желябова, – усмехнулась Надя, – обкомовские жены сидят в мягких креслах, им разносят кофе, но мы, рабочие лошадки, теснимся друг у друга на головах… – в уборной стоял знакомый Наде закулисный запах пота, духов и пудры. Поставив на шаткий табурет стройную ногу, она пристегивала к шелковому поясу чулок. Звонок из Дома Моделей раздался на квартире у Таврического сада, когда стрелка на часах миновала девять утра:
– Мы только в восемь добрались домой после вечеринки… – зевнув, Надя клацнула зубами, – Аня с Павлом выпили кофе и унеслись на конференцию, а я намеревалась поспать до сеанса… – бюст работы Неизвестного, получивший название «Юность Страны Советов», растиражировали для открыток и плакатов. Отправляясь в Ленинград, Надя услышала от куратора с Лубянки, что ее ждут для позирования в тамошних мастерских:
– В следующем году открывается новая станция метро, «Петроградская», – объяснил комитетчик, – художник, занимающийся витражом над эскалатором, видел бюст товарища Неизвестного. Он попросил, чтобы вы стали моделью для части работы… – вестибюль станции встраивали в здание «Дома Мод». Витраж изображал историю костюма. Надя надеялась на пышный кринолин, однако художник, по его выражению, видел девушку раскованной первобытной самкой:
– Лапает меня и не стесняется, – Надя поморщилась, – он рисует меня в одной шкуре… – от жесткой шкуры отчаянно пахло нафталином.
