Казалось, время замедлилось, остановилось. Отец смотрел на меня, словно видел впервые. Внимательно смотрел и молчал.
– Да, мне тоже следовало подумать об этом, – сказал наконец он.
Потом развернулся и ушел. Я хотела побежать за ним, позвать его, но горе пригнуло меня к земле, и я молча склонилась под этой ношей.
Когда за отцом закрылись ворота из черного дерева, я села на резную скамью у алебастрового фонтана. Вода пела, переливаясь из чаши в чашу, пока не достигала самой нижней, а потом снова взлетала вверх. Песня воды успокаивала, как мамина колыбельная. Слушая неумолчное журчание, я могла ни о чем не думать. Неутомимо струящаяся вода смывала все мысли. Так было до сих пор, когда я приходила сюда с каким-нибудь детским горем.
Но в тот час, в ясном свете нового утра, я не находила утешения и волшебство фонтана мне не помогало. Ничто не могло смягчить страшную беду.
Не в силах сидеть спокойно, я отправилась искать помощи у других своих талисманов. Вынеся мамину шкатулку из слоновой кости к фонтану, я снова села, перебирая ее сокровища. Раньше это всегда успокаивало разум и душу.
В этот раз я не могла найти того, что искала. Я гладила коралловые бусинки и жемчужины ее ожерелья, но они оставались холодными, не принося мне облегчения. Отложив ожерелье, я взяла старинную статуэтку Астарты. Желтоватая, как мед, слоновая кость также не помогла мне. Маленькая богиня лежала у меня в руках, прохладная и далекая.
Флакончик все еще сохранил запах корицы, слабый, почти выветрившийся. Но, когда я закрыла глаза, никакие образы, выдающие себя за воспоминания, не закружились передо мной. Я чувствовала лишь едва уловимый запах – и больше ничего.
Я взяла медный браслет. Казалось, этой простой безделушке не место среди самых драгоценных сокровищ царицы. Но, если бы мать не дорожила этим старым браслетом, она не положила бы его в шкатулку из слоновой кости. Потускневший металл не блестел. Подвески из горного хрусталя почти не искрились на свету.
Материнское наследство не помогло мне в самый трудный час. «О, так думать легче всего. Не обвиняй тени прошлого». Я попыталась взглянуть на все это, не обманывая себя, и смириться с болью, которую причиняли мои мысли, ведь я могла думать лишь о том, какое страшное поражение потерпела. Все мои хитрые планы лишь привели к катастрофе.
Я подвела царицу Савскую, и госпожу Гелику, и всех тех незнакомцев, ожидавших в Рассветных землях. Я подвела память о матери. Подвела отца.
И себя.
Последнее было больнее всего. Я заставила себя признаться в своем заносчивом безумии. Ведь я действовала недостойно, неразумно и трусливо. Сжав свои холодные пальцы, я почувствовала боль. Я опустила глаза и увидела, что грубый кристалл поцарапал мне кожу. Маленькая ранка, но достаточно глубокая, чтобы саднило. «Наказание за глупость, причем слишком мягкое». Глядя на крошечную бусинку крови, я перечисляла свои ошибки.
Я действовала неразумно. Отец правильно сказал, я проявила страшное безрассудство. Я вообразила себе, что Ахия будет делать то, чего я хочу. Я действовала, хотя не могла предвидеть последствия.
Я действовала без отваги. Не знать истинной цены своих поступков – вдвойне безумно. Я смотрела на свои замыслы так, будто они затрагивали только меня, но на самом деле неминуемо втягивала в свою паутину других. Если бы меня не остановили у ворот, мой позор пал бы и на других, не пощадив никого, от дворцовой стражи до жриц Рощи.
Я действовала недостойно, плетя интриги, как Далила, пыталась обманом получить желаемое.
«И ты хотела стать настоящей царицей!» Издевка над собой опалила рот, горькая, как желчь. Вместо того чтобы действовать как настоящая царица, я вела себя как избалованный, своенравный ребенок. Я ни разу не задумалась о том, какую опасность и боль мои замыслы несут людям. Меня заботило лишь то, как убрать препятствия со своего пути.
А хуже всего было то, что я говорила себе, будто действую ради других. Ради царицы, и Гелики, и народа Савы. Я лгала себе.
Все это я делала для себя.
Глаза щипало от жгучих слез. Стараясь сдержаться, я широко раскрыла глаза – заплакать было бы легче всего. «Нет, смотри, смотри хорошенько на то, что ты натворила. И думай, что делать дальше».
Я убрала медный браслет обратно в шкатулку с сокровищами и уставилась на капельку крови, блестевшую на кончике пальца, словно крошечный рубин.
«Думай.
А потом начни заново».
Но как? Этот вопрос не давал мне покоя, я размышляла над ним весь долгий день и вечер. Сидя у окна, я смотрела на крыши города. Когда закатилось умирающее солнце, я вздохнула и отложила эти мысли до утра, сказав себе, что смогу тогда рассуждать более трезво. Теперь следовало лечь спать и надеяться, что ко мне придут сновидения.
Я заснула быстро. Надо мной легко сомкнулась тишина и темнота. Но сны не откликнулись на мой зов. В ту ночь тени прошлого, которых я ждала, не приходили, и даже тогда, во сне, я поняла, что отныне должна действовать собственными силами, полагаясь лишь на себя.
И, проснувшись, я наконец поняла, что нужно делать.
Более того, я увидела, где ошибалась. Великий славный замысел, призванный открыть для меня мой собственный путь, предстал передо мной как мечта ребенка, глухого ко всему, кроме собственных желаний. Хуже того, для успеха мне требовалось, чтобы другие люди выполняли мои желания – желания, о которых они даже не подозревали. А я думала, что смогу заставить их танцевать, словно кукол, под мелодию, слышимую лишь мне.
«Я должна достигнуть своих целей с помощью собственных воли и усилий». Не стоило полагаться ни на кого другого, чтобы получить желаемое. То были мои цели, и лишь я могла добиться успеха – или потерпеть поражение. И действовать следовало прямо, смело и достойно.
В конце концов, если моя интрига провалилась, это было к добру. «Когда я попросила отца, а он отказал мне, лучше бы я пошла вслед за царицей на юг пешком и босиком, если бы пришлось. Лучше бы я сделала что угодно другое, но не хитрила, вырывая у него согласие».
Но тогда я думала лишь о собственных целях и собственной свободе. Я не беспокоилась о том, как влияют на других мои действия, какое добро или зло я вершу. «Ты считала себя царицей мира, вольной поступать как угодно, без колебаний и без расплаты за свои действия». Как будто царица Юга рисковала всем, что имела, лишь ради того, чтобы даровать свободу безрассудной девчонке.
Меня захлестнула жаркая волна. Лицо горело, как в лихорадке. Никогда прежде я не испытывала такого стыда. И то, что лишь я одна знала о своем самолюбивом безрассудстве, мало меня утешало. Теперь я поняла, что имел в виду Аминтор в тот день, когда я уговаривала его провести меня к царице Савской за спиной отца. Я тогда сказала, что никто не будет об этом знать, а он посмотрел на меня и ответил: «Я буду знать».
Даже если весь мир считал меня воплощением девичьих добродетелей, это не имело значения, ведь я знала, до какой степени глупа и себялюбива. Я перестала думать о себе хорошо, и чувство вины начало пожирать меня медленно разгорающимся пламенем.
