– Что… Что вы здесь делаете? – спросила я, жалея о том, что мой голос так похож на мышиный писк.
– Не даем безрассудной девчонке причинить ужасную боль себе и своему отцу, – ответил Веная.
Вот чем закончились все мои дерзкие замыслы: приказом Венаи вести себя подобающе и не совершать ребяческих поступков. Он велел мне вернуться в мои покои и оставаться там.
Я даже не пыталась перехитрить их, зная, что это бесполезно и к тому же глупо. Той ночью я уже не смогла бы бросить вызов царю и пророку. А в следующее полнолуние будет слишком поздно.
– Никаулис позаботится о том, чтобы ты дождалась своего отца, – продолжал Веная, – и я разрешаю ей делать все необходимое для того, чтобы ты оставалась в безопасности в своих покоях. Ты поняла меня?
Я хотела ответить холодно и царственно, чтобы поставить на место сдержанного Венаю, но остатки здравого смысла подсказали мне, что любые мои слова прозвучат как нытье избалованного ребенка. Поэтому я промолчала, лишь кивнула и, миновав Никаулис и Венаю, вернулась в свой двор.
Я услышала, как за спиной у меня захлопнулись ворота из черного дерева. А затем в ночной тишине лязгнул засов. Я смотрела на закрытые створки, пока сердце не начало биться ровнее, а дыхание не успокоилось. Потом я отвернулась, медленно пересекла двор и села на край алебастрового фонтана. Мне оставалось лишь ждать.
Ахия
Ахия неистовствовал против Рощи Астарты, но никогда своими глазами не видел этого безбожного места. Теперь ради блага царства он должен был войти. Ему бы никогда не пришло в голову, что его не впустят.
Но, когда он по тропинке, вымощенной покрытым золотистой краской булыжником, добрался до входа в Рощу Звезды Утренней, путь ему преградила женщина. Ее веки были накрашены зеленым, а губы – ярко-красным. Кожаный пояс шириной в две ладони обвивал ее стан. Голые груди светились над позолоченным поясом, а сквозь узкие полоски юбки просвечивали белые бедра. Жрица вытянула руки перед собой ладонями вперед.
– Мир тебе, брат… – начала она.
Ахия поднял свой посох и стукнул им о землю:
– Молчи, блудница, и дай мне пройти. Я пришел ради Яхве.
Женщина не пошевельнулась.
– Я впущу тебя, когда придешь ради Астарты. В Роще не рады гневу и ненависти, пророк.
Так эта размалеванная девка знала его и все равно не пропускала! Внутренности Ахии пожирала боль. «Она еще будет умолять о том, чтобы выполнить мой приказ, перед тем как с ней покончит Господь воинств небесных!»
– Отойди, не то Всевышний поразит тебя и это мерзостное логово греха!
Привратница засмеялась:
– Твой Бог до сих пор не поразил нас. Может быть, наша вера оскорбляет Его меньше, чем тебя?
«Ее испепелит молния, собаки будут терзать ее порочную плоть». Ахия попытался успокоить себя этой мыслью, не желая отступать.
– Дай пройти, шлюха, – сказал он и двинулся вперед, не обращая больше внимания на женщину.
«Яхве поможет мне. Сила Его поддержит меня. Воля Его свершится».
Он не удивился, когда полуголая женщина отступила, и пронесся мимо нее, не отрывая глаз от дорожки, ведущей в Рощу. Блудница была для него лишь тенью, но он уловил запах нарда и акации, исходивший от ее кожи, услышал тихий смех.
– Смотри зорко, пророк Яхве. Смотри – и познавай.
«Я зорок. И это вы, шлюхи, ты и дочь царя Соломона, познаете кару за насмешки над Яхве и Его пророком!»
Он обыскал всю Рощу. Повидал блуда и зла без меры. Смотрел на размалеванных идолов и женщин, на блудниц, предлагающих себя каждому встречному. Его душили распутство и похоть, витавшие в воздухе, как сильные приторные благовония.
Он терпел озорные улыбки и смешки блудниц, обшаривая Рощу ради своего Бога.
И никого не нашел. Осознание провала вгрызалось в его сердце раскаленными клыками. «Никого». Дочери царя Соломона в Роще не оказалось. На всех выставлявших себя напоказ в ту ночь женщинах были пурпурные пояса, сплетенные из кожаных ремешков, – знак жриц, дочерей сластолюбия. Женщин, поклявшихся возлежать с каждым, кто их пожелает.
Но другие женщины, каждое полнолуние сползавшиеся в Рощу, чтобы удовлетворить свою похоть, в этот раз не пришли. В Роще оказались только жрицы со своими смешками и перешептываниями.
Царской дочери там не было.
Песнь Ваалит
Всю ту ночь я просидела у журчащего фонтана. Над головой звезды скользили по небу, меняясь по мере того, как шло время. Когда ночное небо посветлело до темно-синего, знаменуя приближение рассвета, приоткрылись ворота из черного дерева и вошел отец.
Я ждала его, собираясь с духом, чтобы принять на себя его гнев.
Увидев его, я встала. Когда он остановился передо мной, я склонила голову и начала:
– Отец…
– Не трать время на проявление уважения, которого ты не испытываешь.
Никогда прежде он не говорил со мной так холодно. Я видела перед собой не отца, а царя.
– Я хочу проявлять к тебе уважение, потому что уважаю тебя, отец.
К моему отчаянию, у меня дрожал голос. Я закусила губы, вдруг почувствовав, что могу разрыдаться.
– Ты выбрала странный способ показать мне это. Ваалит, ты уже не ребенок, а почти женщина, готовая выйти замуж. И ты дочь не раба, а царя. Безрассудство – не для царей.
Он замолчал, и я сделала глубокий вдох, готовя спокойный ответ. Но такой возможности не представилось.
– Я думал, что ты разумна и хорошо воспитана, Ваалит. Как тобой могло овладеть такое страшное безумие? Если бы не верность и здравый смысл Венаи, Ахия сейчас тащил бы тебя к стене на казнь.
– Я знала, что ты не допустил бы этого.
– Да, если бы был предупрежден. А, вижу, это тебя заставило засомневаться. Хорошо.
В голосе отца не было мягкости и снисходительности. Его разум, острый, словно закаленный клинок, не знал пощады.
– Дочь, о чем ты думала?
Страх сковал меня холодом. Вынашивая свои замыслы, я определила для себя, чего ожидаю от каждого участника, и надеялась, что все будут действовать так, как я хочу. Я не предполагала, что отец может не успеть вмешаться.
– Отец, я… – У меня пересохло во рту, пришлось начать заново. – Я думала, что он обвинит меня на твоем суде, и тебе придется выслать меня из царства, чтобы спасти.
– Выслать тебя. С ней.
Его лицо потемнело от горя. Никогда прежде я не видела отца таким измученным. В тот миг я безошибочно поняла, как он будет выглядеть в старости.
– Дочь моя, – сказал он наконец, – неразумно начинать действия, исходом которых не можешь управлять.
– Отец, тебе тоже следовало подумать об этом, когда ты учил меня, что я сама могу распоряжаться своим разумом.
