Но кто на них напал, скажите мне скорей?
Аттал.
Те десять часовых, что были у дверей.
Арсиноя.
О сын мой, сколько же предателей на свете!
Как неверны царям все подданные эти!
Но кто вам рассказал, коль нет уж никого?
Аттал.
Сам умирающий и спутники его.
Но дальше слушайте. Я с помутневшим взглядом
Помчался к берегу, чтобы с царем быть рядом,
И что увидел я? Охваченный тоской
И страхом обуян, хотел родитель мой
В челне догнать посла: тот был уж на галере
И, видно, трепетал за жизнь в не меньшей мере.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Те же, Прусий и Фламиний.
Прусий.
Нет-нет, вернулись мы, и будем здесь вдвоем
Честь вашу защищать иль смерть свою найдем.
Арсиноя.
Умрем же, государь, чтобы не быть во власти
Врагов, сулящих нам великое несчастье,
Лишим их радости вершить над нами суд,
Освободим себя от их позорных пут.
Лаодика.
Своим отчаяньем вы принца оскорбили
Сильнее, чем тогда, когда послать решили
Его заложником в непобедимый Рим.
Но принц ведь не такой, коль мною он любим,
И был бы навсегда союз мой с ним разрушен,
Когда бы не был он всегда великодушен.
Вот он идет сюда, и ни к чему слова:
Сейчас увидите, была ли я права.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Те же и Никомед.
Никомед.
Все тихо, государь. Едва я появился,
Бунтующий народ тотчас угомонился.
Прусий.
Как? Осквернить дворец присутствием своим?
Мятежник!
Никомед.
Никогда я не был таковым.
Пришел я не затем, чтоб дерзко перед вами
Бряцать разбитыми железными цепями;
Как добрый подданный пришел, чтоб наконец
Со мной спокойствие вернулось во дворец.
И Рим не думаю винить я в преступленье:
Он верен правилам искусства управленья,
Как и не думаю посла его винить
За то, что власть хотел меж нами разделить;
Но только пусть они оставят принужденье.
Верните мне любовь — вернут вам уваженье.
Простите свой народ за тот излишний пыл,
Что из сочувствия ко мне он проявил.
Простите, если был он власти непокорен:
Конечный результат тех действий благотворен.
Не гневайтесь и вы, царица, на народ,
И ваша доброта на пользу вам пойдет.
Я знаю, что к вражде со мною вас толкало:
Вы любящая мать, и возвести Аттала
На трон хотите… Что ж! Позвольте мне, чтоб он
Моим старанием был возведен на трон.
Есть место в Азии для подвигов, и вскоре
Добуду царство я для брата в ратном споре;
Лишь укажите — где, отдайте лишь приказ —
И я короною смогу утешить вас.
Арсиноя.
Принц! Может ли еще быть большею победа?
И жизнь моя и честь в руках у Никомеда,
А победителю все мало: хочет он
И сердцу моему свой диктовать закон.
Мне сердце защитить от вас не удается,
И ныне радостно оно вам в плен сдается.
Три царства покорив, вы победитель вновь,
Отдайте ж мне взамен сыновнюю любовь!
Прусий.
Все ныне предстает и мне в ином обличье:
Да! Столь великий сын и есть мое величье.
Но, принц, откройте нам, кого должны сейчас
Мы все благодарить за то, что вы средь нас?
Никомед.
Он скрыл свое лицо, когда возник нежданно,
Но попросил в залог кольцо, что постоянно
При мне, и обещал прийти сюда опять.
Аттал.
Вам не угодно ли кольцо обратно взять?
Никомед.
О, вижу я теперь, что в ваших жилах тоже
Кровь царская течет; что мы друг с другом схожи,
Что не тщеславный раб сената предо мной,
А брат мой истинный, освободитель мой!
Цепь разорвав мою, вы также разорвали
Те цепи, что и вас и всех обременяли.
Но почему, таясь, все царство вы спасли?
Аттал.
Чтоб доблесть высшую вы проявить смогли;
Чтоб видеть, как ее невидимая сила
С несправедливостью одна в борьбу вступила;
И чтобы наконец, спасая иль губя,
Отдать отмщенью дань за вас иль за себя.
Царица, я молю…
Арсиноя.
Довольно! Вот решенье,
Что, план мой погубив, мне принесло спасенье.
(Никомеду.)
Я рада, что мой сын, не кто-нибудь иной,
Прервал теченье зла, задуманного мной.
Никомед (Фламинию).
Счастливым почитать я всякого посмею,
Коль одарил его Рим дружбою своею;
Но нам не по душе, когда вы вместе с ней
Несете свой закон, связующий царей.
Без рабского ярма хотим мы дружбы вашей,
В противном случае вражда милей и краше.
Фламиний (Никомеду).
Сенату есть о чем подумать, но сейчас
От имени его могу заверить вас,
Что если дружбы нет, то есть расположенье,
Готовность проявить свое к вам уваженье,
И что он славного врага приобретет,
Коль друга верного в вас все же не найдет.
Прусий.
А мы, кому судьба дарует утешенье,
Здесь приготовим все для жертвоприношения,
И, обратясь к богам, заступникам своим,
Попросим их о том, чтоб стал нам другом Рим.
ИЗ РАЗБОРА «НИКОМЕДА»
[…] В восхищении, вызываемом доблестью Никомеда, я нахожу одну из возможностей очищения страстей, о коей не говорил Аристотель и которая, быть может, более надежна, чем то, что он предписывал трагедии, опираясь на сострадание и страх, Любовь к этой восхитившей нас доблести вызывает у нас ненависть к пороку. Величие смелости Никомеда порождает в
