не можешь залечь на дно, — спросил я, — как это делают подводные лодки?
— Теоритически… — Он криво ухмыльнулся. — Но у меня — большая семья, и многие люди от меня зависят. Я не могу всё бросить и раствориться где-нибудь за бугром. Я не смогу всю жизнь прятаться. Это не моё. Я солдат и буду стоять до последнего патрона.
— Да… Только не забудь его оставить для себя.
— Да мне себя не жалко! — Он махнул рукой. — Мне пацанов… ведь они ничего в своей жизни не видели, кроме скорби.
— Знали, куда шли. И знали, чем это всё закончиться. Просто хотелось пантов дешёвых.
— Согласен. Давай не будем о грустном, — предложил он, разливая отборный Remy Martin по бокалам. — Давай выпьем за то, чтобы пережить всех своих врагов.
— Давай, — сказал я, и мы чокнулись.
18.
За двенадцать дней были отсняты все дубли, и съёмочная группа собиралась возвращаться в Москву. После того как я отметился в этом фильме маленькой ролью, я перестал приходить на съёмочную площадку, но совершенно случайно появился в тот момент, когда снимали удивительный танец на крыше. Эта часть фильма для меня до сих пор является культовой: я и сейчас могу поплакать вместе с Ларисой и Катенькой на тридцать пятой минуте, когда мальчик и девочка переплетаются в душераздирающем танго и раскалённое солнце медленно погружается в море.
В этом есть что-то магическое, ибо в тот момент распадается ткань времени и приоткрывается вечное, то что не связано с той эпохой тотального распада, то что не связано лично со мной и со всеми персонажами этой истории, и только теперь, когда я прокручиваю эти кадры, я понимаю, насколько я был счастлив тогда, как я был бессовестно свободен и независим, как я был открыт всем ветрам, — это была форма восприятия высшего порядка и самая высокая эмоциональная планка, почти граничащая с истерией. Сейчас я категорически заявляю, что это было самое лучшее время в моей жизни, хотя в тот момент я так не думал, потому что боль была запредельная. Я словно рождался заново, а рождение никогда не происходит без боли.
Я вновь и вновь пересматриваю самый яркий момент этого фильма: Андрюша и Анечка танцуют на фоне тлеющего заката, молодые, красивые, гибкие стебли тростника, и любовь их была такой же короткой и необузданной, как этот восхитительный танец. Они давно уже расстались и навряд ли вспоминают бабье лето 2000 года.
Серёга беспробудно пьёт после возвращения из Москвы, нигде не работает и опустился до самого плинтуса. Однажды я встретил его на проспекте Ленина… Он шёл походкой человека, которому некуда спешить, и в руке у него болталась верёвочная авоська, набитая пустыми бутылками. Он был очень страшный, потрёпанный, и что-то зловещее было в нём. Он прошёл очень близко и обдал меня ядовитым перегаром — вонь была такая, словно он всю неделю пил карболку или ацетон. На моё бодренькое «здрасте!» он никак не отреагировал и даже бровью не повёл, а лишь поцмыкал что-то между зубами и сплюнул на асфальт.
Юрий Романович умер 9 августа 2008 года от почечной недостаточности. Мне хочется верить, что его там встретили прекрасные нимфы в белых полупрозрачных хитонах.
Саша всё-таки развёлся со своей фурией и снова начал куролесить. Мне хочется верить, что он никогда не наступит на те же грабли. С тех пор он превратился в «икону» нашего отечественного кино. Да что там говорить — он стал великим актёром мирового масштаба.
Дима потерял свою «мордашку» и незаметно пропал с экранов.
Лариса ведёт одну из самых пошлых передач на первом канале. Она поправилась, постарела, с годами стала ещё более властной и характерной. Я довольно часто смотрю эту передачу и не могу оторвать от неё глаз, — она, конечно, слегка полиняла, лицо её обрюзгло, шикарные волосы превратились в жиденькое каре, но харизмы при этом не убавилось, и она всё так же светится, только уже изнутри.
Всех остальных жизнь разметала по свету, как осколки битого стекла, но танец по-прежнему волнует сердце предчувствием любви, и что самое главное — объединяет этих людей в моей памяти.
После окончания съёмок они сидели у бассейна, потягивая холодное пивко с чувством выполненного долга. Это был удивительный вечер, и солнце плавно катилось под горочку, разметав по небу лимонного цвета облака. Я подсел к ним из любопытства и краем уха прислушивался, о чём говорят московские небожители. Актёры никогда не говорили о высших материях — чаще всего они затрагивали самые простые житейские темы или перемывали косточки общих знакомых. Вне площадки творческий процесс никогда не обсуждался, а ещё я понял, что они категорически не смотрят фильмы, в которых снимались. Надо полагать, это причиняло им массу неприятных эмоций.
Тени становились всё длиннее, а разговоры — всё короче. В какой-то момент мне показалось, что им даже выпивать лень (что было мало вероятно). Они были похожи на кошек, разомлевших на солнце. Юра был особенно молчалив и, опустив пышные брови на глаза, задумчиво смотрел вдаль. Что-то беспокоило режиссёра — то ли отснятый материал, то ли какие-то жизненные обстоятельства; и пена уже давно осела в бокале, и Дима его о чём-то спросил, но он даже не повернул головы в его сторону… Он был далеко.
Потом принесли два флакона белого «Шабли» и запотевшую бутылку «Абсолюта». Народ слегка оживился — дамы защебетали.
— Леночка, а ты что будешь пить? — спросил Карапетян у моей жены.
— Водки хочу, — ответила она, а Лариса посмотрела на неё удивлённым взглядом.
В тот вечер Литвинова была чертовски хороша: её глаза были яркими и сочными, как холодное небо перед закатом. Она куталась в толстый вязанный жакет, иногда шутила, иногда смеялась, но в основном многозначительно молчала, красивым движением головы откидывая прядь волос. В какой-то момент мы встретились взглядами — я подумал: «А ведь она влюблена, потому что такие глаза бывают только у влюблённых женщин. Интересно, кто этот счастливчик?» — и покосился почему-то на Юру, но не поверил в такую возможность. — «А может, это Андрюша Варнава, с которым она постоянно флиртует и любит пошушукаться наедине? Навряд ли. Он слишком молод и каждую ночь долбит за стенкой Анечку. Как стахановец, её долбит». — Я перевел
