взгляд на Валуева. — «Или это Саша? Не может быть. Он смотрит на женщин холодными рыбьими глазами. Митя волочится за каждой официанткой и ведёт себя как шут гороховый. Коля — педераст. Я для неё — вообще никто. А может, она поправила на море свои расшатанные нервы и обрела покой? А может, просто бабье лето?»
Когда все выпили, Лариса спросила Лену:
— А ты не хотела бы жить в Москве? Работать на лучших площадках? Зарабатывать реальные деньги?
Мансурова молча улыбалась, а Литвинова продолжала её пытать:
— Ты очень талантлива, Леночка. Что ты делаешь в этой деревне?
— Сколько себя помню, всегда хотела жить на юге. Я люблю море. Я люблю тепло. В прошлой жизни я была, наверно, чайкой.
— Лягушкой-путешественницей она была! — брякнул я и тут же почувствовал себя полным идиотом, поскольку Лариса обдала меня таким холодом, что у меня мурашки побежали по спине.
— На море можно приехать в отпуск, — продолжила Литвинова. — А Москва — это город великих возможностей. Там, Леночка, ты сможешь реализовать все свои таланты.
— Лариса, о чём ты говоришь? В Москве таких как я — тысячи!
— Ну перестань.
— Ладно, десятки, — согласилась Лена. — На черноморском побережье я — лучшая из лучших. Я — здесь нарасхват. У меня нет конкуренции. В плане качества — это уж точно.
— На самом деле, в Москве очень мало оригинальных коллективов, — рассуждала Литвинова. — В основном ставка делается на длинноногих девиц… Ну, и мальчики с красивыми торсами. Знаешь, всё так пышно, феерично, много обнажённого тела, но души в этих танцах нет. Креатива нет. Лично меня такое искусство не заводит.
— Огромное спасибо за дифирамбы, — скромно молвила Лена, и щёки её покрылись лёгким румянцем, — но в Москву не поеду. Я быстрее в Краснодар переберусь. Мне очень нравится этот город.
— Ой, такая же точно деревня, как и Ольгинка, — ответила Лариса, небрежно махнув рукой.
Вдруг Лена вспомнила про меня, встрепенулась, нашла взглядом, — я в это время допивал бутылку пива. Она небрежно ткнула в меня указательным пальчиком.
— Муж вообще с ума сойдёт, если я поеду в Москву. Он ещё не успел привыкнуть к мысли, что ему сюда нужно перебираться, а тут новая проблема нарисовалась.
— Ага, — подтвердил я. — Пока я осмыслю это, ты уже будешь где-нибудь в Тель-Авиве.
— Он у меня вообще тяжёлый на подъём. Я целый год в Екатеринбурге работала — он так и не решился ко мне переехать.
— Дорогуша, — парировал я с мрачным видом, — ты слишком быстро передвигаешься по свету. Я даже в своих фантазиях за тобой не успеваю. Какой Краснодар? Какая Москва? Я здесь ещё не освоился.
Лена зафиксировала мой ответ красноречивым жестом и мимикой: мол, полюбуйтесь, об этом я и говорю. В тот момент у неё была очень забавная мордашка, как у лемурчика, с глазами на выкат, и я невольно улыбнулся.
— Леночка, — молвила Лариса, даже не взглянув в мою сторону. — Если камень тащит на дно, его нужно просто отпустить. Просто отпустить. Понимаешь?
Меня поразила небрежность, с которой она говорила о наших семейных отношениях, словно речь шла о приготовлении рагу. Литвинова всегда отзывалась о мужчинах не очень лестно и вела себя довольно авторитарно: в каждом её слове звучала неприкрытая ирония, интонация голоса была повелительной, а повадки — царскими. На меня она вообще смотрела как на пустое место. По-моему, она даже не знала, как меня зовут.
— Очень просто давать советы, — заметил я, снисходительно улыбаясь, — когда у Вас такой богатый жизненный опыт. Я тут недавно смотрел Ваше интервью, а потом ещё прочитал в каком-то жёлтом издании, что Ваш первый муж, которого Вы очень любили, был наркоманом и уголовником и что у него за спиной было две ходки.
Она смотрела на меня удивлённым взглядом, словно хотела спросить: «У тебя что, голос прорезался, чепушила?»
— Вы, — продолжал я, — тащили этот камень восемь лет.
— Семь, — поправила меня Литвинова.
— С иглы его снимали. Нянчились с ним, как с ребёнком, пока он не умер от передоза. Вместе с ним выпивать начали, поэтому в Вашей биографии так мало достойных ролей. Этот камень утащил Вас на самое дно, но Вы не жалеете об этом и не раскаиваетесь в своей глупости. По крайней мере, я не заметил с Вашей стороны даже тени смущения. Мне показалось, что Вы считаете подобный опыт полезным с экзистенциональной точки зрения. Именно проходя через такое горнило, душа актёра становится прекрасной амфорой. А теперь Вы с такой лёгкостью даёте людям советы, словно Вы — семейный психолог.
— Эдуард! — крикнул Карапетян. — Не нужно хамить! — Я даже головы не повернул в его сторону, потому что не мог оторвать взгляда от её тёмно-синих глаз.
— Послушайте, молодой человек, — сказала она совершенно спокойно, и холодная улыбка застыла у неё на губах. — Именно с высоты своего жизненного опыта я позволила себе давать советы молодой женщине, потому что не считаю подобные отношения перспективными. Тем более давеча Вы мне сказали, что не любите жену и что не собираетесь ничего менять. Вы расписались в полной несостоятельности — так зачем эту комедию ломать?
— Что Вы сочиняете? Я просто был в хлам.
Она нервно рассмеялась, и все присутствующие поддержали её, а я почувствовал себя в этой компании изгоем. Опустошив бутылку пива до последней капли, я поставил её на край стола и отправился в бильярдную. Их общество было для меня противопоказанно; тут же вспомнилось Филатовское: «Сукины дети!»
Когда я проходил мимо соседнего столика, из-под него вылезла нога в белом ботинке — я запнулся об неё и чуть не упал…
— Эдуард, будь добреньким… — послышался чей-то сдавленный шёпот.
Я заглянул под зонтик и обнаружил там Калугина. Я его сперва не узнал, поскольку он выглядел непривычно в светлом костюме из благородного льна, в белых мокасинах, в элегантной фетровой шляпе, и, честно говоря, я даже потерял дар речи.
— Присядь, — предложил он повелительным тоном.
— Ты чё так вырядился? — спросил я, усаживаясь рядом с ним; потом внимательно его рассмотрел и не смог сдержать улыбку. — Ну прямо настоящий фраер! Я даже представить
