они катались на «банане», усевшись рядком, дружненько, в одинаковых оранжевых жилетах, с одинаковыми лицами и бритыми затылками, — смех разбирал при виде этой «пионерской» ватаги.
С Пашей мы познакомились в клубе. Рыбак рыбака видит издалека.
— Откуда, братишка? — послышалось из темноты.
В тот момент я курил на балконе, наслаждаясь наступившей прохладой и пением цикад. Небо надо мной было усыпано звёздами, и месяц висел в ночи, как турецкий ятаган. Я обернулся, и короткая затяжка осветила его лицо. Оно было бледным и опухшим.
— Из Нижнего Тагила, — ответил я, и это словосочетание явилось для него неким паролем, открывающим его простую босятскую душу.
— А у меня брательник на двенадцатой сидел, — с некоторой печалькой произнёс он и добавил: — Паша.
— Эдик. — Я пожал ему руку, и мы отправились за столик отмечать наше знакомство.
По этой части он был, конечно, мастер, а вот я не выдержал ночного «марафона», и меня буквально на руках донесли его ребята до номера 236. Клянусь, я даже не мог постучать в дверь. Когда моя жена, заспанная, взлохмаченная, в вытянутой футболке c Микки Маусом, принимала меня из рук в руки, то повторяла почему-то только одну фразу: «Я никогда его не видела таким».
Павел очень любил поговорить, и в этом смысле я был для него отдушиной, потому что его ребята, все как один, были очень суровыми и молчаливыми. Общаясь с этими молодыми бандитами, я понимал, что им пришлось пройти хорошую школу жизни, — они не были склонны болтать ради развлечения, потому что в их миру за каждое слово приходилось отвечать. Паша был довольно сентиментальным, как многие деспоты и криминальные вожди, — он мог себе это позволить. Когда он предавался воспоминаниям, его лицо становилось предельно благостным и добрым, покрываясь мимическими морщинками. А ещё он любил под водочку пофилософствовать: рассуждая на тему добра и зла, он каждый раз выступал в роли эдакого Георгия Победоносца, копьём поражающего змия. Я смотрел на него и удивлялся изворотливости этого змия, который так искусно умеет выживать и перевоплощаться.
Однажды мы сидели в баре, и он спросил меня:
— Эдуард, а чем ты занимаешься по жизни? Это, конечно, стрёмный вопрос… Я всё понимаю… Но мы с тобой уже не первый раз пьём… — Он улыбнулся какой-то детской, совершенно обезоруживающей улыбкой, и обаятельные морщинки разбежались по всему лицу.
— А мне нечего скрывать, — ответил я.
— Вот как? — удивился он.
— Я ведь ничего плохого не делаю. Я обыкновенный инженер-программист. Айтишник. Приехал в «Югру» внедрять систему управления отелем.
— Ты айтишник?! — Он громко рассмеялся. — Не может быть! Таких айтишников не бывает!
— Посмотри на меня.
— Вот у нас в офисе работает Ваня — типичный такой хакер. — Он продолжал смеяться. — Очки на минус двенадцать. Длинные жирные волосы, перетянутые резинкой. Старый джемпер с мордовским орнаментом. Походка — как будто в штаны насрал.
— Ага, у меня все коллеги такие, — подтвердил я.
— Я чувствую, что ты парень не промах… И разговор умеешь правильно построить, и рассуждаешь по понятиям…
— Чтобы выжить в России девяностых, я вынужден был мимикрировать, как и многие порядочные люди.
— Что это значит?
— Это значит приспособиться: короткая стрижка, мускулатура, быковатое выражение лица, штанишки с тремя полосками, кожаная куртка и прочая атрибутика братвы.
— Да при чём здесь это? Я же чувствую, что от тебя исходит опасность.
Он смотрел на меня пронизывающим взглядом, и мне даже стало как-то не по себе.
— Ты убивал когда-нибудь? — вкрадчиво спросил он.
— Нескромный вопрос.
— А что здесь нескромного? Я же не спрашиваю… — Он ехидно улыбнулся и подмигнул. — … делаешь ли ты своей жёнушке куни.
— А это даже не вопрос.
— Ай, шайтан!!! — радостно крикнул он и хлопнул меня по плечу.
— Ты знаешь, Павлик… Я тебе так скажу, природа славится своим многообразием и создаёт иногда причудливые формы. Несмотря на мой грозный вид, я очень миролюбивый человек, предельно отзывчивый и добродушный. Я — гуманист и пацифист.
— А это что за хрень? — спросил он, подозрительно прищурив на меня глаз.
— Я не могу причинять людям боль, — застенчиво молвил я и завернул такую добродетельную мину, что председатель просто покатился со смеху.
— Не лепи горбатого, пацифист!
Мы ещё накатили по одной, закурили, и тогда я спросил его:
— Паша, почему ты пьёшь? Очень много пьёшь. Утро начинаешь с пива. За обедом — пару рюмок водки. За ужином — пару бутылок вискаря. У меня возникает впечатление, что ты чего-то боишься.
— А ты ничего не боишься? — спросил он довольно резко, а я ответил на полном серьёзе:
— Только страшного суда.
— Во мне живёт какой-то виртуальный страх, — продолжал я. — По большому счёту мне нечего бояться, но каждое утро, открывая глаза, я содрогаюсь от ужаса. Я не понимаю, почему со мной это происходит… Мир не принимает меня.
— А вот мне всё предельно ясно, — сказал Паша и задумался, словно подбирая нужные слова или решая вопрос: а стоит ли со мной так откровенничать?
— Наше время заканчивается, — произнёс он с трагической ноткой в голосе. — Наверно, последний раз гуляем. Я чувствую, как земля уходит из-под ног.
— То есть ты считаешь, что новая власть не позволит вам спокойно существовать?
— Естественно.
— Почему при Ельцине было по-другому?
— Боря — типичный раздолбай и пьяница. Он развел такой бардак в стране, что только диву даешься. Это когда по столу гуляют жирные тараканы и бегают мыши, выхватывая куски прямо из тарелки, а в это время хозяин валятся под столом, пьяный и сраный. Вот что происходило в нашей стране до сегодняшнего дня, но Путин… — Он задумчиво затянулся и медленно выпустил дым. — …крайне честолюбив и молод. Он ещё не пресытился властью как Ельцин. Он всё приберёт к рукам, и повсюду будут только его люди. В первую очередь он устранит всех олигархов и криминальных авторитетов, потому что страной фактически управляют они, а потом займётся мелочёвкой, вроде нас. Ему конкуренты во власти не нужны. Это типичный диктатор. Настоящий хозяин страны.
— А ты
