сегодня.
Чай пили молча. Каждый думал свою думу. Старуха с доброй молчаливой лаской смотрела то на меня, то на старика и не дотрагивалась до налитой чаем чашки. Кончили пить чай. Меня уложили на кровати. Я, еле раздевшись, свалился и уснул как мёртвый.
Утром я проснулся от топота и тихих шагов. Открыл глаза и долго не мог сообразить, где я нахожусь. Глаза мои видели перед собой тесовые полати, с них свесились с любопытством смотревшие на меня две детских головки. Выше за полатями бревенчатый потолок. В небольшое деревенское окно падал свет. Сзади за головой слышался шопот. Ни звона кандалов, ни серых, лежащих плотно друг к другу людей, ни окон с решётками, ни железных решётчатых дверей — ничего этого не было. Мозг застыл в коротком недоумении и сейчас же внезапно прояснился.
На воле! Картины вчерашних событий завертелись в воспоминании. Я поднялся на постели и обернулся. Дед, старуха и невестка пили чай. Их шопот и разбудил меня.
— Ну, ставайте, ставайте, я уже хотел будить вас, да старуха остановила, пусть, говорит, поспит: первую ночь на воле-то живёт. Ставайте, самовар-то весёлый, шумит к радости.
— Желаю, чтобы это к вашей большой радости было, — сказал я, слезая с кровати.
Изба была обычного типа сибирского небогатого крестьянина. Одна большая комната с отгороженной «кутью» (кухня). У дверей стояла кровать, печь с «гобцем», тесовые палати — неизбежная принадлежность каждой крестьянской избы Сибири. Ребятёнки по-прежнему глядели на меня с любопытством.
— Вы чего бельмешки-то вытаращили, слезайте, мать молока даст, — любовно погрозила им старуха. — Сиротуют без отца-то, третий год уже пошёл. Не знай, когда и вернётся.
Напились чаю, я поблагодарил хозяев, и мы со стариком собрались идти.
— Ты, Варвара, за скотиной-то поблюди, я теперь не знаю, когда ослобонюсь-то, — обратился старик к невестке.
— Ладно, батюшка, — коротко ответила невестка.
В волости нас уже ждали все члены волостного комитета. Там же были инвалид Прокопий, Спиря и Ванюха со своими ребятами. Постепенно подходили мужики посмотреть, как будет «заседать» новая власть.
Комитет устроил своё первое заседание в зале — «волостном присутствии». Члены комитета расселись вокруг стола, члены вчерашнего схода сегодня располагались на полу уже в качестве только зрителей.
— Ну, граждане, комитете, с чего мы сегодня начнём? — обратился к комитету председатель. Я попросил слова и предложил оформить сначала президиум, выбрать двух заместителей председателя, назначить секретаря комитета, пересмотреть состав сотских, десятских и всех остальных должностных лиц бывшего волостного правления, а потом уже составить повестку работ комитета.
Выборы заместителей и пересмотр должностных лиц волости провели быстро. Секретарём назначили бывшего волостного писаря. Одного из заместителей сделали казначеем и поручили ему принять все денежные дела от арестованного старшины.
Потом назначили делегацию во главе с инвалидом поехать в Урицк с предложением арестовать станового пристава и всю полицию. Спирю назначили сопровождать в Иркутск арестованных полицейских, ему же поручили переговорить с начальником гарнизона насчёт военного конвоя, сопровождать арестованных.
Я случайно оглянулся на стену: как раз над головой председателя висел портрет царя. Во вчерашней суматохе я его как-то не заметил.
— Это, товарищи, теперь надо уничтожить, — показал я на портрет. — А ну, ребята, возьмитесь за него, — обратился я к молодёжи.
— А мы сейчас его, — и десятки рук потянулись к портрету.
— Раму-то, раму не сломайте, — заволновался Спиря, — золочена ведь она, на опчественную пользу может пойти.
Ребята со смехом потащили портрет на улицу за ними выбежала вся молодёжь.
— Ребята ещё всё шуточками да смехом живут, — поворчал старик.
Целый день работал волостной комитет. Огромное количество решений записал в протокол бывший волостной писарь, теперь секретарь комитета. Жуликоватый и опытный был, немало делишек проделывали они со старшиной. И писарь, чтобы завоевать доверие новой власти глубоко топил своего бывшего хозяина. Все понимали, что и он повинен во многом, но и своей мужицкой смёткой понимали, что большую услугу оказывает новой власти бывший писарь своими разоблачениями, и потому молчали и не напоминали ему. Целый ряд незаконных поборов был вводим старшиной на население, взимались незаконные штрафы. Всё это, понятно, мог проделать не полуграмотный старшина, а только с помощью опытного волостного писаря.
Старшину постановили предать уголовному суду, а писарю, одному из заместителей и Спире поручили подобрать все материалы. Назначение Спири заметно напугало писаря, он сначала побледнел, а потом лицо его сделалось красным. Я посмотрел на Спирю, а тот прятал в ус ядовитую улыбку. По-видимому, Спиря хорошо знал делишки старшины и участие в них писаря. «Удачно Спирю выдвигаем», — подумал я.
Комитет отменил все постановления крестьянского начальника, станового пристава, отменил все местные поборы и штрафы, которые по указанию секретаря являлись незаконными. Избрал комиссию под руководством председателя комитета по сложению недоимок с бедноты и солдаток.
Все решения комитета поручено было президиуму провести в жизнь в течение двух недель. Через две недели постановили созвать второе заседание комитета, а за это время президиум должен действовать от имени комитета в целом.
Закончили поздно вечером. Я попросил комитет меня отпустить.
— Сегодня, товарищи, вы уже вошли в курс своей работы, и я вам теперь буду мало полезен, и могу уехать.
Члены комитета и все, кто присутствовал на заседании, пожимали мне руки. Старик от имени общества благодарил меня.
— Великую вы помощь нам оказали. Свои дела-то знакомы, а вот где бы нам разобраться-то, а теперь что же, открытыми глазами смотрим. Спасибо вам, большое спасибо, и просим прощения, што от товарищей вас оторвали.
— Прощайте, будьте только начеку. Да постановление о войне не забудьте послать.
— Ну нет, мы этого не забудем.
Пока у старика мы пообедали и пили чай, к воротам подъехали сани, запряжённые парой, на санях сидела группа молодых ребят. Они с шумным смехом ввалились в дверь избы, потом стихли, сняли шапки и перекрестились на иконы.
— Готово, дедушка Семён, — проговорил Ванюха, обращаясь к старику.
— Вы што же это, все хочете ехать? — спросил, смеясь, старик. — Лошади вас не увезут.
— Нет, дедушка, ребята проводить Петра Михайловича приехали, проститься.
— Ишь уважительная у нас молодёжь, — довольно погладил старик свою седую бороду.
Я одел свой каторжный бушлат. Серые каторжные штаны, арестантская шапка полностью сохранили мой каторжный облик. Старуха смотрела на меня и качала головой.
— Так в арестантском и поедешь?
— Ничего, бабушка, теперь на воле-то не чувствуется, сменим всё.
— Ну, прощайте, желаю вам скорой радости.
— Спасибо, родной, спасибо, — низко кланялась старуха, вое понимали, какой радости я им желаю. — До свидания, Семён Дмитрич, крепко надо власть держать в руках. Зорко за вьнами следить, худым слухам не давайте
