«БЫСТЬ КОТОРА ЗЛА В ЛЮДЯХ…»
Неудача волынского похода серьезно осложнила положение Юрия. Большинство из тех князей, которые целовали ему крест как киевскому князю, ныне, почувствовав его слабость, готовы были отступить от союза с ним. Проигравшим вообще редко сочувствуют, особенно если проигравший силен и еще недавно обладал властью. В таком случае ему припоминают все прежние обиды и унижения. А таких обид и унижений у князей, современников Юрия, накопилось с избытком.
Главным врагом Юрия оставался князь Изяслав Давыдович Черниговский. Он так и не простил Юрию изгнания из Киева и ждал подходящего случая для того, чтобы возобновить войну. И такой случай вскоре представился.
Мы уже называли одним из виновников начавшегося разлада между Юрием и Изяславом галицкого князя Ярослава Осмомысла. Юрий очень дорожил союзом с Галичем: только опираясь на мощь этого самого западного из русских княжеств, он мог более или менее уверенно чувствовать себя в Киеве. А потому Юрий старался по возможности идти навстречу зятю. И зимой 1156/57 года — вероятно, вскоре после возвращения из волынского похода — он решился исполнить еще одну его просьбу. На этот раз она касалась несчастного князя-изгоя Ивана Ростиславича Берладника. Напомним, что в течение нескольких лет он томился в заточении в Суздале, куда был брошен Юрием — очевидно, по договоренности с тогдашним галицким князем Владимирком Володаревичем, отцом Ярослава. Теперь же Ярослав потребовал передать Берладника ему. Ибо этот князь продолжал считаться претендентом на галицкий стол, а значит, до тех пор, пока он был жив, Ярослав не мог быть спокоен за судьбу собственного княжества. Больше того, Берладник приходился Ярославу старшим двоюродным братом и, по представлениям того времени, имел даже преимущественные, по сравнению с ним, права на галицкии стол.
Надо полагать, что решение выдать Берладника далось киевскому князю совсем не просто. Ибо для этого ему пришлось переступить через определенные нравственные запреты и нарушить крестное целование, то есть совершить поступок, противный как его собственным убеждениям, так и наставлениям отца и общепринятым христианским нормам.
Из Галича в Киев за Берладником прибыло представительное посольство во главе с князем Святополком Юрьевичем (сыном Юрия Ярославича) и галицким воеводой Константином Серославичем; их сопровождала «многая дружина». Из Суздаля привезли закованного в железа Ивана Берладника.
Что могло ждать его в Галиче? Заточение в поруб? Навряд ли. Иван был надежно спрятан и в Суздале. Пребывание же его в самом Галиче, пускай и в качестве пленника, таило в себе смертельную опасность для Ярослава Осмомысла. Ибо к Берладнику в Галиче питали искреннюю симпатию. Мы помним, что в начале 1145 года галичане в течение трех недель бились за него с князем Владимирком, отцом Ярослава. То же повторится и несколько лет спустя — когда в 1158 году Берладник вместе с половцами (!) подступит к южным галицким городам, «смерды» сотнями начнут переходить на его сторону, а галичане — «поущивать» его к себе.
Князь Ярослав Владимирович, при всех его несомненных достоинствах, не пользовался в Галиче должным уважением. «Аще князь беспорочен будет всем норовом, тогда может с великою волостью (властью — А.К.) мучити и пращати», — говорилось в «Пчеле» — знаменитом древнерусском сборнике назидательных афоризмов. К Ярославу слова эти не относились ни в коей мере. Он отнюдь не отличался «беспорочным норовом». Скорее, наоборот. Само его прозвище «Осмомысл» звучало не слишком благозвучно для древней Руси и, по-видимому, означало не что иное, как «многогрешный», имеющий «восемь греховных помыслов». Ярослав, например, всячески третировал свою законную супругу Ольгу, дочь Юрия Долгорукого, и открыто сожительствовал с наложницей, некой Настаськой, влияние которой на дела княжества вызывало возмущение горожан. (В начале 1170-х годов дело дойдет до того, что законная княгиня вместе с сыном Владимиром и рядом видных бояр покинет Галич и убежит в Польшу; это приведет к настоящему восстанию: князя Ярослава на время даже посадят в темницу, а ненавистная Настаська будет сожжена на костре.) К середине 50-х годов ситуация еще не стала настолько острой. Но можно сказать с уверенностью: если бы галичане узнали, что Берладник находится в их городе или хотя бы в пределах их княжества, судьба Ярослава была бы решена и престола бы он лишился. Не то чтобы Берладник был так уж хорош для галичан. Своим «норовом» он, по большому счету, вряд ли отличался от Ярослава — и мы уже говорили об этом, когда вспоминали обстоятельства, предшествовавшие его появлению у Юрия. Но он уже давно находился вне Галича, а потому должен был казаться галичанам воплощением именно тех качеств, которые они хотели бы видеть в своем князе.
Все это Ярослав конечно же прекрасно понимал. Не приходится сомневаться: Берладник был нужен ему только затем, чтобы умертвить его.
Наверное, понимал это и Юрий. Передавая Берладника в руки его заклятого врага, он обрекал его на верную смерть. А ведь Берладник был князем, то есть приходился Юрию «братом», если пользоваться терминологией того времени. И значит, выполняя просьбу зятя, Юрий становился сознательным соучастником братоубийства.
В Киеве решение Юрия вызвало негодование. С просьбой о помиловании несчастного к князю обратились митрополит Константин и игумены киевских монастырей, то есть те, кому по должности положено было ходатайствовать за осужденных, тем более за пострадавших невинно. Церковные иерархи прямо обвинили Юрия в нарушении крестного целования: «Грех ти есть. Целовавши к нему хрест, держиши в толице нужи, а и еще хощеши выдати на убиство».
И Юрий не решился доводить до конца начатое им злое дело. Послушавшись митрополита и игуменов, он отказался от обещания Ярославу. Но и пленника не освободил. Берладника, все так же в оковах, повезли обратно в Суздальскую землю.
Это половинчатое решение не устроило никого — ни Ярослава Галицкого, ни самого Берладника, ни киевлян. Зато противники Юрия смогли воспользоваться его непоследовательностью. И случилось то, чего Юрий никак не предвидел.
Суздальские послы выбрали короткий и, как казалось, безопасный «черниговский» путь. Однако по дороге на них напали люди Изяслава Давидовича. Они отбили Берладника и доставили его в Чернигов, к своему князю. Изяслав немедленно освободил пленника. Летописец, настроенный в целом благожелательно к Юрию Долгорукому, в данном случае оказался не на его стороне. Он расценил случившееся как проявление Божьей воли и несомненное благо: «…тако же избави Бог Ивана от великия тоя нужа».
В сложившихся условиях действия Изяслава Давыдовича означали открытый разрыв с Юрием Долгоруким, фактически — объявление войны. Черниговский князь посчитал, что час его пробил и теперь он в состоянии справиться со своим противником в борьбе за киевский стол. Тем более что на этот раз он действительно поступал благородно. Освобождение Берладника возвышало Изяслава в глазах общества и, напротив, делало Юрия виновником начавшейся междоусобной распри.
К этому времени Изяслав заручился поддержкой большинства русских князей. Прочные нити заговора протянулись от Чернигова к Смоленску, Владимиру-Волынскому, Луцку, Рязани и другим городам. И даже в Киеве нашлось немало людей, сочувствующих черниговскому князю.
