в держателях и радиостанция.
Коршак сидел на месте наводчика, и в прицел ему было видно, как стремительно и косо летели под танк, в самые, казалось бы, глаза танка, крохотные сосенки, недавно народившиеся на свет.
Лавину огня сдерживало только полотно шоссе. Оно было приподнято над землей. А там, за шоссе, уже горел лес, стога сена на опушках, телеграфные столбы, подгорая у основания, рвали провода. Левая сторона насыпи была горячей, асфальт плавился и растекался. И здесь уже действительно не было ни души — ни человечьей, ни звериной, ни птичьей, и только за кольцом огня, на опушке, в пятнадцати километрах от шоссе, оставались лесники с тракторами, невзорвавшиеся еще склады ГСМ, ремонтные мастерские, дома с притихшими матерями и детьми, взъерошенные, жмущиеся к ногам собаки, тревожно мычащие коровы. И все, кто не был занят детьми, лихорадочно окапывали поселок.
Танки выскочили на шоссе. И Гапич увидел впереди, метрах в пятидесяти — дорога здесь была прямая, как выстрел, — стену дыма. А еще выше, на высоте двухсот-трехсот метров, — черно-багровую тучу. И он понял, что если будет идти по шоссе, чтобы затем повернуть влево по отводной дороге, идущей в поселок, он опоздает. Справа от шоссе когда-то уже поработал леспромхоз. И за десять лет после трелевочных тракторов здесь успело народиться, потом окрепнуть, заматереть, погубив насаждения, сделанные наспех, только болото. И там, где поднимался дым с огнем и черными хлопьями, была, вернее, начиналась тайга. Там ее не тронули. Не то из-за экологических, не то из плановых соображений — этого Гапич не знал. Он знал сейчас только одно: пожар на высохшем болоте не страшен. Огонь здесь пройдет мгновенно. Гапич даже представил себе, как желтым ослепительным пламенем вспыхнет сухая, как порох, трава. Зато тайга будет гореть прочно, обстоятельно и долго, и потом, когда сгорит все, что может сгореть быстро, огонь еще неделю будет догрызать стволы деревьев, корни, торф. Он будет ютиться — чадить и тлеть еще очень долго. И если огонь застанет машины, начиненные горючим и боеприпасами, там, в самом пекле тайги, он, Гапич, потеряет и танки, и людей, не сделав ничего, что ждут от них. Если же бросить танки напрямик, через марь, огонь не успеет нагреть броню. И даже если впереди окажется труднопроходимое место, севшие машины смогут дождаться помощи.
И танки, оставив на разомлевшем асфальте вечные следы, скатились с него и, набирая скорость и выстраиваясь в колонну по одному, пошли наискосок.
Первые восемь машин прошли с ходу. Но там, под верхним слоем почвы, было еще достаточно влаги. Хотя передовым машинам и хватило прочности грунта, восьмая уже ползла едва не на брюхе, и гусеницы рвали черный торф, фонтанами выбрасывая его позади себя. И здесь Гапич ошибся: не надо было пускать танки след в след. Он и сам не сразу понял, какое это болото — оно выглядело так, будто это обыкновенная старая лесосека. Гапич пожалел это уже пострадавшее, а теперь вот оживающее другой жизнью тело земли. Как-то выпустил из виду, что его водители — новички. Две последние машины, не дойдя до твердого грунта метров двести, сели по самые башни. Они еще беспомощно барахтались до тех пор, пока Гапич не приказал им заглушить двигатели.
— Вперед! Третья! — приказал Гапич всем. — «Гром», догоняй на марше. Командирам застрявших машин действовать по обстановке. За людей — головами отвечаете.
— Товарищ майор, — взмолился командир «Света», — прикажите «Грому» дернуть. Тут делов на десять минут! Прикажите…
— Выполнять приказ! — отрезал Гапич. И потом, уже издалека, совсем иным тоном добавил: — Некогда, ребята…
Еще ни разу не водил Гапич своих танкистов в огонь. Он и сам не представлял себе, как это делается, что произойдет с машинами, что может произойти с ними, — на броне дополнительные баки с горючим, сквозь жалюзи дизели засасывают огромные массы воздуха, они могут всосать и огонь, как сейчас всасывают дым, — это уже чувствуется по дыханию дизелей. Под броней, как она ни крепка, почти половина боезапаса, а самое главное — за этой броней сидели люди, его ребята в поношенных комбинезонах, которые тоже, как и он, никогда еще не встречались с огнем. Но одновременно с тревогой и чувством опасности Гапич испытывал и необыкновенную уверенность в том, что поступает совершенно правильно. Он еще никогда не воевал — ни с кем. Только однажды, вскоре после окончания танкового училища, «жаркий ветер военной опасности» опалил ему душу: танковый взвод, которым он командовал, волею военной судьбы оказался на границе, отделявшей Западный Берлин от Восточного. Машины стояли у обочины. В открытых люках сидели экипажи, механик-водитель его командирского танка сидел на броне возле своего люка, подставив стриженую голову мартовскому солнцу.
И вдруг возник удивительно знакомый и в то же время никогда еще не слышанный ими всеми гул. Сотни машин катились по автостраде, тяжелые «бюсинги» и «шкоды», «татры» и «шевроле» тянули прицепы, и ровно, словно верблюды в овечьем стаде, проплывали панелевозы. И звук этот в общем-то стал давно уже привычным, но не замечался, словно стояла вокруг какая-то своеобразная тишина. Но вот возник, возрос над всем, возвысился, подавив все, звук иной. И Гапич увидел танки — чужие, пятнистые. Они несли в своих плоских, словно растрескавшихся под собственной тяжестью башнях длинные орудийные стволы с огромными надульниками, и командиры машин с картинной неподвижностью стояли в открытых люках. Это были «леопарды». Они катились по автостраде, и поток машин перед ними иссяк. Танки не издавали лязга, словно траки их гусениц были подбиты резиной, а сами машины сделаны из дюраля и тяжесть их только видимая.
Обо всем этом подумал Гапич потом, позже он отдал себе отчет и в своих действиях. А в то мгновение он автоматически, удивительно всерьез, забыв, что он командир взвода, рухнул на сиденье заряжающего. Руки сами нашли себе занятие — как учили в училище: дрогнула и бесшумно катнулась вправо башня, возникла резкость оптики, и стрелочка прицела уперлась под основание катившегося прямо к демаркационной линии пятнистого танка, и прямо в глаза Гапичу, прямо в душу ему, глянуло черное, увеличенное линзами, бездонное дуло чужого орудия.
Его экипаж действовал самостоятельно. Механики провалились в свои посты, заряжающие — так же, как и сам Гапич, словно их сдуло ветром, в одно мгновение оказались на своих боевых местах, захлопнулись люки, взревели двигатели, мягко открылись клинья пушечных замков и закрылись за желтыми донцами патронов. И дрогнули башни, и еще две стрелки прицельной оптики уперлись под основание башни головного пятнистого танка. И только наводчик командирской машины нерешительно застрял в люке, потому что его место было
