занято лейтенантом.
И это продолжалось считанные секунды: Гапич запомнил, как мельтешили в прицеле траки, как выскочил на тротуар оранжевый «фольксваген», его водитель, растерявшись, в последнее мгновение вывернул руль, машина выехала на тротуар и ударилась во что-то — вспыхнуло на солнце радужное облако стеклянных брызг и пыли.
И, не сбавляя хода, метр в метр на положенном от границы расстоянии, танк встал. Его качнуло так, что, наверное, амортизаторы выжались до стука, а пушка не качнулась — значит, был выключен стабилизатор и его, Гапича, держали на прицеле с самого начала, как только увидели. Военный в сером берете, в темных очках, в пятнистом комбинезоне легко перенес обутые в тяжелые ботинки ноги через край люка и спрыгнул на землю. Потом к нему подошли еще трое — их словно делали на одну колодку — все в беретах, все одинаково подтянутые, одинаково подпоясанные белыми ремнями.
И только тут Гапич пришел в себя и осознал, где он, что он делает и что может произойти, произнеси он хоть слово, потому что и не заметил сам, как подключился к рации, и в остальных танках взвода командиры машин слышали каждое его дыхание.
— Отбой! Отбой! — не по-уставному, срываясь на мальчишеский крик, приказал Гапич. Он выбрался наверх, потом спрыгнул на щебенку и встал так же, как стояли те, впереди него, вернее, перед ним.
«Леопарды» простояли минут десять и ушли. Вот и вся война, на которой побывал Гапич.
Но, как ни странно, эти несколько минут, пережитые им давным-давно, так давно, что он должен бы их забыть, научили его многому. Прежде всего они приоткрыли ему что-то в нем самом такое, чего он за собою прежде и не предполагал, — нет, не страх был это, не ужас, не беспомощность. Какую-то внутреннюю неготовность, что ли, к той жизни, которую он себе избрал, увидел в себе Гапич. И если прежде, на разборе тактических или оперативных ошибок танковых командиров времен войны он мысленно и с глубоким убеждением считал, что, окажись на их месте он, Гапич, он этих ошибок бы не допустил, то теперь в нем появилась осторожность — судить легче.
Механики невольно, без команды, убавляли ход, и теперь машины едва тащились по дороге. Медленно проползали по сторонам сумрачные силуэты тайги, дым застилал дорогу впереди, уже не было видно не только неба, но и верхушек деревьев. Дым сбивал дыхание, выедал глаза.
Потом наступило, такое мгновение, когда механики уже не могли вести своих машин. Механик-водитель с залитым слезами лицом взмолился хрипло и безнадежно.
— Все! Не могу, не могу больше, товарищ майор! Я же ни хрена не вижу!
— Всем — стой! Всем — стой. Всем — стой. Стоять на месте! — сказал Гапич по рации.
И ему тут же ответили невидимые во мгле танки.
— «Гром» — понял — стой! «Ветер» — понял — стой! «Пахарь» — понял — стой! — все поименно — каждый — назвали себя. Словно сами машины называли со спокойной, как на учениях, хрипотцой свои позывные, повторяя принятую и понятую команду.
Потом Гапич спрыгнул на еле различимую внизу землю. И снова приказал:
— Все ко мне!
Командиры сошлись к Гапичу. И Коршак тоже полез из танка. Но его цепко дернуло за шлемофон. И он не сразу догадался, что его держит. Потом понял: это шнур шлемофона, соединенный с колодкой переговорного устройства. Тогда, не зная, как отцепить шнур, он снял шлем и вылез наружу. Командиры стояли тесной группкой. Они переговаривались негромко, словно вышли покурить. Хотя о каком курении могла идти речь — кругом дым: резало глаза, першило в горле.
Появление Коршака Гапич отметил лишь безразличным взглядом слезящихся глаз. Но Коршак застал-таки конец разговора. Гапич сказал:
— Теперь детали. «Буран», смени водителя и садись сам. «Грому» — в конец колонны. Ты пойдешь замыкающим. Сползай за обочину, пошарь, как уступить место. Пропустишь всех и выйдешь на дорогу сам. Габаритные огни — желтый огонь будет видно, «пушки в гору» и строго — вторая передача. Все делать по команде. И докладывать, иначе мы подавим друг друга. А главное, тогда и пользы от нас ноль…
Последние слова он произнес уже совсем тихо. Коршак стоял перед Гапичем, не зная, что делать, хотя ему тоже хотелось четко повернуться и бежать к своему танку.
И он не замечал, что горбится — большой, сутулый, неловко опустив руки, в штатской одежде, лохматый. И как же это неуютно — быть среди занятых делом людей, как хочется делать что-то и самому и как это невозможно!
— Идите на свое место и вы, — устало сказал Гапич.
— Спасибо, — проговорил Коршак в ответ.
Кто-то протянул ему руку, кто-то подсадил его, кто-то помог надеть шлемофон, и он услышал вновь, как живет, дышит и переговаривается вся колонна.
«Гром» сошел с дороги — тут, рядом с проселком, вернее, между проселком и тайгой, оказалась прогалина. Потом, когда «Гром» доложил о готовности, тронулась головная машина, затем, спустя некоторое время — вторая, третья, четвертая, и зашелестела вся колонна. Командиры докладывали о каждом своем движении, о том, какие обороты у дизеля, как видно габаритные огни, — оказалось, на той дистанции, определенной не по расстоянию, а по времени от начала движения, огней впереди идущей машины видно не было. И Гапич осторожно — машину за машиной — подтягивал колонну так, чтобы огни чуть-чуть просматривались.
Танки шли словно по дну какого-то водоема, и водоем должен был вот-вот кончиться, но он не кончался, казалось, что уже целую вечность такое происходит с ними.
До этого Коршак не имел представления о танках, а современная армия существовала как-то отдельно от его интересов, его замыслов. Она была для него подспорьем — не больше. Он летал на армейских самолетах, вертолетах, он бывал на встречах в солдатских и офицерских клубах. И если в его душе оставался чей-то образ, то чисто по человеческим причинам, без связи с тем делом, которым был занят запомнившийся ему человек. Теперь же приоткрылось иное — целый мир: не отдельный, а как часть того мира, в котором он жил сам и которого, по неразумению своему, не знал.
То ли оттого, что дышать стало легче, то ли оттого, что танк пошел быстрее, Коршак догадался: вышли на открытое пространство. И тут же он услышал голоса командиров машин: «вижу десантные поручни на головном», «вижу постройки, справа по курсу».
Еще некоторое время колонна катилась в том же растянутом порядке. Затем Гапич, убедившись, что видимость улучшается, приказал подтянуться.
Петраченков
Едва Петраченков, черный от дыма и копоти, услышал могучее дыхание танковых дизелей, этот мощный, индустриальный гул, он сразу же понял — пришла армия. И Петраченков,
