а то бы жить было не на что.
Диплом Николай Мержин писал по гидродинамике нефтяного пласта: как ее применять при освоении нефтяных месторождений. Тогда это считалось новым словом в нефтяной промышленности. Защита диплома прошла так успешно, что Мержина пригласили остаться в Баку при академии наук. Отказался:
— Надоели песок и пыль. По степям соскучился.
Уговаривать стали, но видят — напрасно. Распределили его в Татарию, и жену вместе с ним. К тому времени он уже обзавелся семьей. Последнее слово в их окончательном трудоустройстве осталось за министерством. И вот оттуда пришли направления: жене — в Краснодарский край, ему — в Среднюю Азию. Сгребся Мержин и махом, в Москву. В министерстве кадровиком сидел фронтовик. Не упрекал, внимательно выслушал и дал добро обоим супругам в Краснодар, в родные места Николая, но без должности, мол, приедете и определитесь на месте.
Оттуда, с краснодарской земли и началась житейская школа нефтяника Мержина.
В кармане диплом «с отличием», с ним можно добиться назначения и на командную должность, но Мержин скромно, приглушая свой приятно рокочущий баритон, попросил послать его туда, где можно года за два всему научиться. Таким местом был подземный ремонт скважин. И в наши дни, когда изобретено столько устройств и всевозможной техники, труд подземников гораздо сложнее и тяжелее, чем работа, скажем, вышкомонтажников. Но Мержин знал, куда шел.
С начальством он вступил в такой уговор: идет на подземный ремонт скважин простым рабочим, но чтобы в его бригаде никто не знал что он инженер. Ему хотелось пройти всю цепочку от рядового слесаря до инженера промысла. И задуманное стало осуществляться.
Бригадиром у Мержина был выпускник фабрично-заводского училища, достаточно опытный «ключник», как его называли ремонтники между собой, а Мержин ходил у него «на подхвате». Начало пятидесятых годов, известно, тяжелое время было, все вручную крутить приходилось, и у ремонтников скважин много имелось всяких ключей. Бригада шла третьей вахтой и располагалась на самом берегу Кубани. На спуско-подъемочных операциях у бригадира-фэзэушпика была отработана такая «метода»: чуть опустится ночь, он кричит:
— Технику не глушить, пусть гудит, а мы все до одного — спать!
А перед утром начинался жуткий аврал: гремело железо, визжали троса, бегали взмыленные рабочие, перекатывали, таскали трубы. За два часа успевали все нормы выполнить, но от изнеможения едва держались на ногах.
Работа с запарками, на износ, длилась для Мержина полгода. Бригадир-«ключник» был сильный парняга, себя не щадил и Николая, помощника своего, тоже не хилого, загонял в доску. Голубые глаза Николая от надсады синели, тень падала на веки, на белках проступали красные жилки, русые волосы (он их всю жизнь назад зачесывал) мокро мочалились, сползали на уши и щеки. Наверно, с тех пор прорезались у него морщины на лбу, а с годами углубились. Но с лица, помнит он, красный был, как чисто отмытый бурак, не то, что теперь — серая пыль легла. Что там! Тогда была молодость, крепость: сердце стучало надежно, с бодрым гулом гнало по жилам кровь…
Однажды на отдыхе «ключник» особенно пристально всматривался в лицо Николая Мержина. Наведет на него глаза — отведет, покосится — и снова взгляд спрячет. Почувствовал Николай, что бригадир о чем-то спросить его хочет и вроде робеет. Но «ключник» решился-таки.
— Правда, что ты, Николай, инженер?
— Откуда узнал?
— Сказали.
— Давно?
— Недавно…
Отступать было некуда, признался во всем.
Пройдя испытания, какие сам и назначил себе, Мержин получил пост оператора по добыче. Руководителем стал у него однокашник по институту. Николай Филиппович при встрече обрадовался:
— Толик, здравствуй!
Тот закряхтел, покраснел и ответил:
— Никакой я тебе не Толик! Обращайся ко мне только по имени, отчеству.
И здесь же отдал распоряжение брать в руки топор и идти рубить хворост, ибо, за неимением леса, хворост использовали для обустройства скважин.
Рубит Мержин хворост, в кучи стаскивает, а обида-жучок сердце точит… Но есть справедливость, есть! Без нее для одних жизнь была бы сладкой-сладкой, для других — как полынь, горькой, безрадостной. Так и произошло, по справедливой раскладке: Мержин по службе Толика обошел, стал на Кубани начальником промысла. Иной тут же закипел бы от злой памяти, отомстить постарался, но Николай Филиппович был не из таких. Все, чем обогатился, чему научился за добрый десяток лет, начиная со скамьи института, употребил для пользы общего дела. И говорили о нем на нефтепромысле так:
— Этого на мякине не проведешь! Он и в чужих делах разбирается не хуже, чем в собственных.
А других инженеров, случалось, вышучивали, да так еще, что хоть глаза завязывай и беги. Одной женщине, нефтянику с высшим образованием, звонят однажды:
— Беда! Принимайте срочные меры: кран-блок в забой упал!
Та подняла настоящий переполох, дозвонилась до начальника управления, просила помощи, дескать, невиданная авария приключилась.
Воистину «невиданная». Хохот поднялся на всех этажах и ступеньках управленческой лестницы, до боли в боках покатывались искушенные нефтяники. Кран-блок представлял собой махину около тонны весом, а забой — это дно скважины. Как могла провалиться глыба металла в узенькое отверстие, улететь в преисподнюю? Верблюду пролезть в игольное ушко было бы легче…
Такие бывали розыгрыши, так проверяли тех неискушенных, кто после вуза хотел сразу подняться высоко по службе и командовать, не испытав авралов с каким-нибудь лихим бригадиром-«ключником».
Получил Николай Филиппович Мержин на родной кубанской земле орден «Знак Почета». Вручали награду в Москве. Портрет его появился на Всесоюзной выставке. Едва эта волна приятностей поутихла, новая радость: предложили поехать в Индию на несколько лет, помогать дружественному государству осваивать недра. Но тут свалилось несчастье: ногу сломал. Загипсовали, сунули костыли. Книги читай, газеты — времени куча! И выудил вдруг информацию: в Приобье, на севере, богатые залежи углеводородов открыли. Болота, тайга — неимоверные трудности, но богатства начинать надо брать как можно скорее, ибо грядет энергетический голод, и коснется он всего мира… Газета звала отважных ехать в Сибирь, не пожалеть сил и знаний для такого великого дела.
