за ней.
Шпан сидел в постели; рядом на ночном столике горел ночник. Бабетта не сразу узнала его. Он сидел сгорбленный, глубоко задумавшись, опершись на руки, и не мигая глядел в одну точку. Его глаза, лишенные жизни и выражения, приобрели тусклую свинцовую окраску. Он казался мертвецом, погруженным в разрешение вопросов, которых не смог разрешить при жизни. Скорбно опущенные, окруженные тоненькими, как лучики, морщинками уголки рта временами вздрагивали, а один раз даже могло показаться, что он пытается улыбнуться. Синие губы растянулись, показалась узкая полоска мелких зубов, — смех был похож на гримасу, и Бабетте стало страшно.
— Господин Шпан! — робко прошептала она.
— Громче! — сказала Шальке. — Можешь даже кричать.
— Господин Шпан!
Но Шпан не слышал ее. Он широко раскрыл глаза и, казалось, напряженно прислушивался, но не видел и не слышал ничего, что происходило вокруг. Он был в том глубоком сне, от которого в последние недели его невозможно было пробудить. Что ему снилось?
О, ему снилось нечто величественное и чудесное, нечто бесконечно прекрасное, чего никто не в состоянии себе представить. Он был празднично оживлен и взволнован. Дом был украшен цветами, стол накрыт, повсюду пахло печеньем и самым лучшим кофе, имевшимся на складе. Он сам приготовил его. «Нужно еще положить ковер на парадной лестнице, — подумал он, — красный ковер. И усыпать его цветами».
Он бегал по лестнице вверх и вниз, вытирал потный лоб, — стояла летняя жара. Пробили часы в футляре красного дерева. Христина должна была приехать с минуты на минуту. Лошади уехали за ней на станцию уже час тому назад.
Мимо проходили люди, кланялись и поздравляли его. Да, он ждет Христину, свою дочь, — она вышла замуж за коммерсанта из Амстердама и собралась наконец, после многих лет, навестить его со своими двумя детьми. Она болела несколько месяцев, но теперь поправилась и не испугалась трудностей пути, чтобы навестить старика отца. Чу! Вот и карета!
Подъехала коляска, и Шпан торжественно спустился с лестницы. Но в коляске сидел только полицейский инспектор. Он привстал и доложил, что улица охраняется. «Все в полном порядке, господин Шпан», — сказал он, и отдал честь. «Спасибо», — ответил Шпан. Он заказал эскорт для сопровождения Христины, чтобы ее поездка была безопасна.
А вот теперь, да, теперь приближается карета Христины! Вот она несется в облаке пыли; люди ликуют и машут платками. В карету запряжена четверка лошадей. Вот так выезд! Христина все ближе и ближе, она привстала с места, он уже видит ее улыбку и блестящие зубы. Она цветет, как пышное лето, а дети рядом с ней, свежие и прелестные, напоминают весну. Карета остановилась, Шпан спешит ей навстречу и протягивает Христине руки. Христина, Христина!
И действительно, Шпан, сидя в постели, вытянул руки, его губы взволнованно зашевелились, и в тусклых свинцовых глазах появился слабый блеск. Бабетта снова осмелела. Видно по крайней мере, что он не спит. Она подошла ближе и наклонилась.
— Господин Шпан! — сказала она. — Господин Шпан! Это я, Бабетта! Я здесь!
Но Шпан не слышал ее; он слышал фырканье лошадей, и детский смех, и теплый, мягкий голос Христины, наполнявший его счастьем. Бабетта приблизилась еще на шаг. Теперь она подошла к кровати вплотную, решив окончательно разбудить Шпана.
— Господин Шпан! — окликнула она его и прикоснулась к его плечу. — Это я, Бабетта! Христина здесь., Христина! Она хочет поговорить с вами, она здесь рядом, Христина, господин Шпан! Господин Шпан!
Шпан вдруг повернулся в ее сторону, его руки вздрагивали, он сделал резкое, угрожающее движение.
— Прочь, прочь! — проговорил он, задыхаясь и не глядя на нее. — Прочь! — Бабетта в ужасе отступила.
Нет, она была не в состоянии развеять глубокий сон Шпана. Он видел нищих, которые хотели втереться между ним и Христиной. Движением руки он отстранил их: потом, потом! Всех их накормят и поднесут им вина, а в придачу все они получат подарки, — все, все!
Его чудесный, глубокий сон не прерывался ни на одну секунду. Христина выросла и немного пополнела, она расцвела, став матерью. Входи же в дом твоего отца, Христина, входи! Он взял на руки детей и все не мог на них налюбоваться. «Наконец-то вы здесь! Какие у тебя прелестные, красивые малыши, Христина!»
Бабетта потрогала Христину за плечо. Христина была страшно бледна и дрожала всем телом.
— Пойдем, Христина, — сказала она упавшим голосом, — твоему отцу сегодня нехорошо. Нам придется прийти в другой раз.
— В другой раз?
— Да, в другой раз!
Христина не раздумывая, в каком-то отупении, последовала за Бабеттой. Она пришла в себя, лишь когда они очутились за чертой города и молчаливая темнота окутала их. Христина дрожала от холода.
— Ты должна мне подробно обо всем рассказать, Бабетта, — произнесла она. — Что сказал отец?
— Обопрись на меня хорошенько, — ответила Бабетта, — иначе ты опять упадешь, Христина! У твоего отца сегодня был плохой день, я расскажу тебе все. Но раньше давай доберемся до дому, я сварю тебе кофейку, уложу тебя с грелкой в постель, а потом, когда ты как следует согреешься, я расскажу тебе все, все. Нам нужно держаться немножко левее, Христина. О господи, как сегодня темно!
8
Долли грустила, вспоминая Генсхена.
Она надолго забилась в свою комнату и была в глубоком отчаянии. В эту зиму, во всяком случае, она не примет участия ни в каких развлечениях. Кончено, кончено, для нее все кончено раз и навсегда! Она почти всегда ходила в темном, как вдова, но от этого ее волосы приобретали еще более металлический и возбуждающий блеск. На улице она почти не появлялась.
Вот какая девушка была эта Долли!
Вероника, напротив, была занята исключительно балами и маскарадами. Она не пропускала ни одного развлечения, флиртовала со всеми мужчинами, потеряв всякий стыд, — так передавали Долли, — а простодушный толстяк Бенно улыбался, глядя на это. Он даже чувствовал себя польщенным.
Долли не была на балу, устроенном обществом любителей пения, и не пойдет завтра на бал гимнастического общества — ни за что не пойдет, хоть убейте ее. Последнее время Нюслейн не вмешивался в дела своей дочери, но, услышав это, он расчесал седые усы и поправил пенсне на носу. Всему есть предел! Капризы как у принцессы, замашки как у принцессы, да вдобавок еще принцессы в трауре, — всем этим он сыт по горло, по горло! Он человек деловой, и его положение в обществе просто-таки обязывает, чтобы он повсюду показывался со своей семьей.
— Завтра ты пойдешь на вечер! — заявил он, не слушая возражений Долли.
Убивать Долли не пришлось, она
